Page 48 - Земли родной многоголосье

теплилось в ней дома, затухало, притуплялось. Ей ста-
новилось отчаянно жаль себя. Она до слез ненавидела
свою тесную квартиру, болтливую старуху, ребенка, так
жестоко загубившего ту, прежнюю Софочку, ту, един-
ственно настоящую, которая умела звонко смеяться, ни-
кого не любить и всем нравиться.
И ей казалось, что она не вернется домой. Так вот бу-
дет идти и идти по улицам и переулкам, в тени домов и
под солнцем, и заблудится и не найдет дороги назад. И
там, далеко за городом, за синей и зеленой далью, она
позабудет обо всем на свете, начнет жить сначала – лег-
ко и бездумно.
Проходил час, другой. Грудь у Софочки твердела, соски
сочились. И она медленно, словно в забытьи, возвращалась
домой. Арефьевна встречала ее тяжелым взглядом, серди-
то совала в руки дрожащего от крика ребенка, говорила:
– Загулялась, девонька, и про сынка забыла! – Потом
долго смотрела на Софочку и ворчала: – Ненормальная
какая-то... И что делает – метрики не выписывает, имя
ребенок не имеет. Без имя и скотина не живет...
Ребенок жадно сосал, захлебывался, и из носа у него
выдувались молочные пузыри. А Софочка, уставясь в
пустое стекло окна, думала, что и в самом деле она не-
нормальная, и если не сделает чего-то очень важного,
единственно необходимого, то сойдет с ума.
И это важное, единственно необходимое зрело в ее
душе. Оно медленно и упрямо росло, яснее обознача-
лось. И вот Софочка назвала его словом, поняла, что
это такое, и испугалась; хотела тут же забыть, но не
смогла; слово, родившись, не уходило, жило в ней, бо-
лело, звучало и не давало ей покоя.

46