Page 30 - Три сестры

Кулыгин. Где Маша? Пора бы уже домой. Пожар, говорят, стихает. (Потягивается.)
Сгорел только один квартал, а ведь был ветер, вначале казалось, что горит весь город.
(Садится.) Утомился. Олечка моя милая… Я часто думаю: если бы не Маша, то я на тебе бы
женился, Олечка. Ты очень хорошая… Замучился. (Прислушивается.)
Ольга. Что?
Кулыгин. Как нарочно, у доктора запой, пьян он ужасно. Как нарочно! (Встает.) Вот
он идет сюда, кажется… Слышите? Да, сюда… (Смеется.) Экий какой, право… я спрячусь…
(Идет к шкапу и становится в углу.) Этакий разбойник.
Ольга. Два года не пил, а тут вдруг взял и напился… (Идет с Наташей в глубину ком-
наты.)

Чебутыкин входит; не шатаясь, как трезвый, проходит по комнате, останавливается,
смотрит, потом подходит к рукомойнику и начинает мыть руки.

Чебутыкин (угрюмо). Черт бы всех побрал… подрал… Думают, что я доктор, умею
лечить всякие болезни, а я не знаю решительно ничего, все позабыл, что знал, ничего не помню,
решительно ничего.

Ольга и Наташа, незаметно для него, уходят.

Черт бы побрал. В прошлую среду лечил на Засыпи женщину – умерла, и я виноват, что
она умерла. Да… Кое-что знал лет двадцать пять назад, а теперь ничего не помню. Ничего.
Может быть, я и не человек, а только вот делаю вид, что у меня и руки, и ноги, и голова;
может быть, я и не существую вовсе, а только кажется мне, что я хожу, ем, сплю. (Плачет.) О,
если бы не существовать! (Перестает плакать, угрюмо.) Черт знает… Третьего дня разговор
в клубе; говорят, Шекспир, Вольтер… Я не читал, совсем не читал, а на лице своем показал,
будто читал. И другие тоже, как я. Пошлость! Низость! И та женщина, что уморил в среду,
вспомнилась… и все вспомнилось, и стало на душе криво, гадко, мерзко… пошел запил…

Ирина, Вершинин и Тузенбах входят; на Тузенбахе штатское платье, новое и модное.

Ирина. Здесь посидим. Сюда никто не войдет.
Вершинин. Если бы не солдаты, то сгорел бы весь город. Молодцы! (Потирает от удо-
вольствия руки.) Золотой народ! Ах, что за молодцы!
Кулыгин (подходя к ним). Который час, господа?
Тузенбах. Уже четвертый час. Светает.
Ирина. Все сидят в зале, никто не уходит. И ваш этот Соленый сидит… (Чебутыкину.)
Вы бы, доктор, шли спать.
Чебутыкини. Ничего-с… Благодарю-с. (Причесывает бороду.)
Кулыгин (смеется). Назюзюкался, Иван Романыч! (Хлопает по плечу.) Молодец! In vino
veritas, – говорили древние.
7
Тузенбах. Меня все просят устроить концерт в пользу погорельцев.
Ирина. Ну, кто там…
Тузенбах. Можно бы устроить, если захотеть. Марья Сергеевна, по-моему, играет на
рояле чудесно.
Кулыгин. Чудесно играет!
Ирина. Она уже забыла. Три года не играла… или четыре.

7
Истина в вине (лат.).
29