Page 239 - Анна Каренина

есть обман, то он промолчит и уедет. Если она действительно больна, при смерти и желает
его видеть пред смертью, то он простит ее, если застанет в живых, и отдаст последний долг,
если приедет слишком поздно.
Всю дорогу он не думал больше о том, что ему делать.
С чувством усталости и нечистоты, производимым ночью в вагоне, в раннем тумане
Петербурга Алексей Александрович ехал по пустынному Невскому и глядел пред собою, не
думая о том, что ожидало его. Он не мог думать об этом, потому что, представляя себе то,
что будет, он не мог отогнать предположения о том, что смерть ее развяжет сразу всю
трудность его положения. Хлебники, лавки запертые, ночные извозчики, дворники, метущие
тротуары, мелькали в его глазах, и он наблюдал все это, стараясь заглушить в себе мысль о
том, что ожидает его и чего он не смеет желать и все-таки желает. Он подъехал к крыльцу.
Извозчик и карета со спящим кучером стояли у подъезда. Входя в сени, Алексей
Александрович как бы достал из дальнего угла своего мозга решение и справился с ним. Там
значилось: «Если обман, то презрение спокойное, и уехать. Если правда, то соблюсти
приличия».
Швейцар отворил дверь еще прежде, чем Алексей Александрович позвонил. Швейцар
Петров, иначе Капитоныч, имел странный вид в старом сюртуке, без галстука и в туфлях.
– Что барыня?
– Вчера разрешились благополучно.
Алексей Александрович остановился и побледнел. Он ясно понял теперь, с какой силой
он желал ее смерти.
– А здоровье?
Корней в утреннем фартуке сбежал с лестницы.
– Очень плохи, – ответил он. – Вчера был докторский съезд, и теперь доктор здесь.
– Возьми вещи, – сказал Алексей Александрович, и, испытывая некоторое облегчение
от известия, что есть все-таки надежда смерти, он вошел в переднюю.
На вешалке было военное пальто. Алексей Александрович заметил это и спросил:
– Кто здесь?
– Доктор, акушерка и граф Вронский.
Алексей Александрович прошел во внутренние комнаты.
В гостиной никого не было; из ее кабинета на звук его шагов вышла акушерка в чепце с
лиловыми лентами.
Она подошла к Алексею Александровичу и с фамильярностью близости смерти, взяв
его за руку, повела в спальню.
– Слава богу, что вы приехали! Только об вас и об вас, – сказала она.
– Дайте же льду скорее! – сказал из спальни повелительный голос доктора.
Алексей Александрович прошел в ее кабинет. У ее стола боком к спинке на низком
стуле сидел Вронский и, закрыв лицо руками, плакал. Он вскочил на голос доктора, отнял
руки от лица и увидал Алексея Александровича. Увидав мужа, он так смутился, что опять
сел, втягивая голову в плечи, как бы желая исчезнуть куда-нибудь; но он сделал усилие над
собой, поднялся и сказал:
– Она умирает. Доктора сказали, что нет надежды. Я весь в вашей власти, но позвольте
мне быть тут… впрочем, я в вашей воле, я при…
Алексей Александрович, увидав слезы Вронского, почувствовал прилив того
душевного расстройства, которое производил в нем вид страданий других людей, и,
отворачивая лицо, он, не дослушав его слов, поспешно пошел к двери. Из спальни слышался
голос Анны, говорившей что-то. Голос ее был веселый, оживленный, с чрезвычайно
определенными интонациями. Алексей Александрович вошел в спальню и подошел к
кровати. Она лежала, повернувшись лицом к нему. Щеки рдели румянцем, глаза блестели,
маленькие белые руки, высовываясь из манжет кофты, играли, перевивая его, углом одеяла.
Казалось, она была не только здорова и свежа, но в наилучшем расположении духа. Она
говорила скоро, звучно и с необыкновенно правильными и прочувствованными