Page 243 - Анна Каренина

шепотом повторяемые слова: «Не умел ценить, не умел пользоваться; не умел ценить, не
умел пользоваться».
«Что это? или я с ума схожу? – сказал он себе. – Может быть. Отчего же и сходят с ума,
отчего же и стреляются?» – ответил он сам себе и, открыв глаза, с удивлением увидел подле
своей головы шитую подушку работы Вари, жены брата. Он потрогал кисть подушки и
попытался вспомнить о Варе, о том, когда он видел ее последний раз. Но думать о
чем-нибудь постороннем было мучительно. «Нет, надо заснуть!» Он подвинул подушку и
прижался к ней головой, но надо было делать усилие, чтобы держать глаза закрытыми. Он
вскочил и сел. «Это кончено для меня, – сказал он себе. – Надо обдумать, что делать. Что
осталось?» Мысль его быстро обежала жизнь вне его любви к Анне.
«Честолюбие? Серпуховской? Свет? Двор?» Ни на чем он не мог остановиться. Все это
имело смысл прежде, но теперь ничего этого уже не было. Он встал с дивана, снял сюртук,
выпустил ремень и, открыв мохнатую грудь, чтобы дышать свободнее, прошелся по комнате.
«Так сходят с ума, – повторил он, – и так стреляются… чтобы не было стыдно», – добавил он
медленно.
Он подошел к двери и затворил ее; потом с остановившимся взглядом и со Что, сударь,
к Николаю Ивановичу Свияжскому едете? Тоже к нам заезжают, – перевернул на
заряженный ствол и задумался. Минуты две, опустив голову с выражением напряженного
усилия мысли, стоял он с револьвером в руках неподвижно и думал. «Разумеется», – сказал
он себе, как будто логический, продолжительный и ясный ход мысли привел его к
несомненному заключению. В действительности же это убедительное для него «разумеется»
было только последствием повторения точно такого же круга воспоминаний и
представлений, чрез который он прошел уже десятки раз в этот час времени. Те же были
воспоминания счастья, навсегда потерянного, то же представление бессмысленности всего
предстоящего в жизни, то же сознание своего унижения. Та же была и последовательность
этих представлений и чувств.
«Разумеется», – повторил он, когда в третий раз мысль его направилась опять по тому
же самому заколдованному кругу воспоминаний и мыслей, и, приложив револьвер к левой
стороне груди и сильно дернувшись всей рукой, как бы вдруг сжимая ее в кулак, он потянул
за гашетку. Он не слыхал звука выстрела, но сильный удар в грудь сбил его с ног. Он хотел
удержаться за край стола, уронил револьвер, пошатнулся и сел на землю, удивленно
оглядываясь вокруг себя. Он не узнавал своей комнаты, глядя снизу на выгнутые ножки
стола, на корзинку для бумаг и тигровую шкуру. Быстрые скрипящие шаги слуги, шедшего
по гостиной, заставили его опомниться. Он сделал усилие мысли и понял, что он на полу, и,
увидав кровь на тигровой шкуре и у себя на руке, понял, что он стрелялся.
– Глупо! Не попал, – проговорил он, шаря рукой за револьвером. Револьвер был подле
него, – он искал дальше. Продолжая искать, он потянулся в другую сторону и, не в силах
удержать равновесие, упал, истекая кровью.
Элегантный слуга с бакенбардами, неоднократно жаловавшийся своим знакомым на
слабость своих нерв, так испугался, увидав лежавшего на полу господина, что оставил его
истекать кровью и убежал за помощью. Через час Варя, жена брата, приехала и с помощью
трех явившихся докторов, за которыми она послала во все стороны и которые приехали в
одно время, уложила раненого на постель и осталась у него ходить за ним.

XIX

Ошибка, сделанная Алексеем Александровичем в том, что он, готовясь на свидание с
женой, не обдумал той случайности, что раскаяние ее будет искренно и он простит, а она не
умрет, – эта ошибка через два месяца после его возвращения из Москвы представилась ему
во всей своей силе. Но ошибка, сделанная им, произошла не оттого только, что он не
обдумал этой случайности, а оттого тоже, что он до этого дня свидания с умирающею женой
не знал своего сердца. Он у постели больной жены в первый раз в жизни отдался тому