Page 238 - Анна Каренина

отделяла его позорное прошедшее от ее голубиной чистоты, и ужаснулся тому, что он
сделал.
– Возьмите, возьмите эти ужасные книги! – сказала она, отталкивая лежавшие пред ней
на столе тетради. – Зачем вы дали их мне!… Нет, все-таки лучше, – прибавила она,
сжалившись над его отчаянным лицом. – Но это ужасно, ужасно!
Он опустил голову и молчал. Он ничего не мог сказать.
– Вы не простите меня, – прошептал он.
– Нет, я простила, но это ужасно!
Однако счастье его было так велико, что это признание не нарушило его, а придало ему
только новый оттенок. Она простила его; но с тех пор он еще более считал себя недостойным
ее, еще ниже нравственно склонялся пред нею и еще выше ценил свое незаслуженное
счастье.

XVII

Невольно перебирая в своем воспоминании впечатление разговоров, веденных во время
и после обеда, Алексей Александрович возвращался в свой одинокий нумер. Слова Дарьи
Александровны о прощении произвели в нем только досаду. Приложение или неприложение
христианского правила к своему случаю был вопрос слишком трудный, о котором нельзя
было говорить слегка, и вопрос этот был уже давно решен Алексеем Александровичем
отрицательно. Из всего сказанного наиболее запали в его воображение слова глупого,
доброго Туровцына: молодецки поступил; вызвал на дуэль и убил. Все, очевидно,
сочувствовали этому, хотя из учтивости и не высказали этого.
«Впрочем, это дело кончено, нечего думать об этом», – сказал себе Алексей
Александрович. И, думая только о предстоящем отъезде и деле ревизии, он вошел в свой
нумер и спросил у провожавшего швейцара, где его лакей; швейцар сказал, что лакей только
что вышел. Алексей Александрович велел себе подать чаю, сел к столу и, взяв Фрума, стал
соображать маршрут путешествия.
– Две телеграммы, – сказал вернувшийся лакей, входя в комнату. – Извините, ваше
превосходительство, я только что вышел.
Алексей Александрович взял телеграммы и распечатал. Первая телеграмма было
известие о назначении Стремова на то самое место, которого желал Каренин. Алексей
Александрович бросил депешу и, покраснев, встал и стал холить по комнате. «Quos vult
perdere dementat», – сказал он, разумея под quos те лица, которые содействовали этому
назначению. Ему не то было досадно, что не он получил это место, что его, очевидно,
обошли; но ему непонятно, удивительно было, как они не видали, что болтун, фразер
Стремов менее всякого другого способен к этому. Как они не видали, что они губили себя,
свой prestige этим назначением!
«Что-нибудь еще в этом роде», – сказал он себе желчно, открывая вторую депешу.
Телеграмма была от жены. Подпись ее синим карандашом, «Анна», первая бросилась ему в
глаза. «Умираю, прошу, умоляю приехать. Умру с прощением спокойнее», – прочел он. Он
презрительно улыбнулся и бросил телеграмму. Что это был обман и хитрость, в этом, как
ему казалось в первую минуту, не могло быть никакого сомнения.
«Нет обмана, пред которым она бы остановилась. Она должна родить. Может быть,
болезнь родов. Но какая же их цель? Узаконить ребенка, компрометировать меня и помешать
разводу, – думал он. – Но что-то там сказано: умираю…» Он перечел телеграмму; и вдруг
прямой смысл того, что было сказано в ней, поразил его. «А если это правда? – сказал он
себе. – Если правда, что в минуту страданий и близости смерти она искренно раскаивается, и
я, приняв это за обман, откажусь приехать? Это будет не только жестоко, и все осудят меня,
но это будет глупо с моей стороны».
– Петр, останови карету. Я еду в Петербург, – сказал он лакею.
Алексей Александрович решил, что поедет в Петербург и увидит жену. Если ее болезнь