Page 24 - Анна Каренина

– Я тебе говорю, что я думаю, – сказал Степан Аркадьич улыбаясь. – Но я тебе больше
скажу: моя жена – удивительнейшая женщина… – Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о
своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: – У нее есть дар предвидения.
Она насквозь видит людей; но этого мало, – она знает, что будет, особенно по части браков.
Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить не
хотел, а так вышло. И она – на твоей стороне.
– То есть как?
– Так, что она мало того что любит тебя, – она говорит, что Кити будет твоею женой
непременно.
При этих словах лицо Левина вдруг просияло улыбкой, тою, которая близка к слезам
умиления.
– Она это говорит! – вскрикнул Левин. – Я всегда говорил, что она прелесть, твоя жена.
Ну и довольно, довольно об этом говорить, – сказал он, вставая с места.
– Хорошо, но садись же.
Но Левин не мог сидеть. Он прошелся два раза своими твердыми шагами по
клеточке-комнате, помигал глазами, чтобы не видно было слез, и тогда только сел опять за
стол.
– Ты пойми, – сказал он, – что это не любовь. Я был влюблен, но это не то. Это не мое
чувство, а какая-то сила внешняя завладела мной. Ведь я уехал, потому что решил, что этого
не может быть, понимаешь как счастье, которого не бывает на земле; но я бился с собой и
вижу, что без этого нет жизни. И надо решить…
– Для чего же ты уезжал?
– Ах, постой! Ах, сколько мыслей! Сколько надо спросить! Послушай. Ты ведь не
можешь представить себе, что ты сделал для меня тем, что сказал. Я так счастлив, что даже
гадок стал; я все забыл… Я нынче узнал, что брат Николай… знаешь, он тут… я и про него
забыл. Мне кажется, что и он счастлив. Это вроде сумасшествия. Но одно ужасно… Вот ты
женился, ты знаешь это чувство… Ужасно то, что мы – старые, уже с прошедшим… не
любви, а грехов… вдруг сближаемся с существом чистым, невинным; это отвратительно, и
поэтому нельзя не чувствовать себя недостойным.
– Ну, у тебя грехов немного.
– Ах, все-таки, – сказал Левин, – все-таки, «с отвращением читая жизнь мою, я трепещу
и проклинаю, и горько жалуюсь…» Да.
– Что ж делать, так мир устроен, – сказал Степан Аркадьич.
– Одно утешение, как в этой молитве, которую я всегда любил, что не по заслугам
прости меня, а по милосердию. Так и она только простить может…

XI

Левин выпил свой бокал, и они помолчали.
– Одно еще я тебе должен сказать. Ты знаешь Вронского? – спросил Степан Аркадьич
Левина.
– Нет, не знаю. Зачем ты спрашиваешь?
– Подай другую, – обратился Степан Аркадьич к татарину, доливавшему бокалы и
вертевшемуся около них, именно когда его не нужно было.
– Зачем мне знать Вронского?
– А затем тебе знать Вронского, что это один из твоих конкурентов.
– Что такое Вронский? – сказал Левин, и лицо его из того детски-восторженного
выражения, которым только что любовался Облонский, вдруг перешло в злое и неприятное.
– Вронский – это один из сыновей графа Кирилла Ивановича Вронского и один из
самых лучших образцов золоченой молодежи петербургской. Я его узнал в Твери, когда я
там служил, а он приезжал на рекрутский набор. Страшно богат, красив, большие связи,
флигель-адъютант и вместе с тем – очень милый, добрый малый. Но более, чем просто