Page 290 - Анна Каренина

закрывали ее покрасневшие от удовольствия щеки, свернула на затылке косы и зашпилила
их. – Нет, – продолжала она, – она не знала… Я, к счастию, научилась многому в Содене.
– Неужели там такие же были больные?
– Хуже.
– Для меня ужасно то, что я не могу не видеть его, каким он был молодым… Ты не
поверишь, какой он был прелестный юноша, но я не понимал его тогда.
– Очень, очень верю. Как я чувствую, мы бы дружны были с ним, – сказала она и
испугалась за то, что сказала, оглянулась на мужа, и слезы выступили ей на глаза.
– Да, были бы, – сказал он грустно. – Вот именно один из тех людей, о которых
говорят, что они не для этого мира.
– Однако нам много предстоит дней, надо ложиться, – сказала Кити, взглянув на свои
крошечные часы.

XX

СМЕРТЬ

На другой день больного причастили и соборовали. Во время обряда Николай Левин
горячо молился. В больших глазах его, устремленных на поставленный на ломберном,
покрытом цветною салфеткой столе образ, выражалась такая страстная мольба и надежда,
что Левину было ужасно смотреть на это. Левин знал, что эта страстная мольба и надежда
сделают только еще тяжелее для него разлуку с жизнью, которую он так любил. Левин знал
брата и ход его мыслей; он знал, что неверие его произошло не потому, что ему легче было
жить без веры, но потому, что шаг за шагом современно-научные объяснения явлений мира
вытеснили верования, и потому он знал, что теперешнее возвращение его не было законное,
совершившееся путем той же мысли, но было только временное, корыстное, с безумною
надеждой исцеления. Левин знал тоже, что Кити усилила эту надежду еще рассказами о
слышанных ею необыкновенных исцелениях. Все это знал Левин, и ему мучительно больно
было смотреть на этот умоляющий, полный надежды взгляд и на эту исхудалую кисть руки,
с трудом поднимающуюся и кладущую крестное знамение на туго обтянутый лоб, на эти
выдающиеся плечи и хрипящую пустую грудь, которые уже не могли вместить в себе той
жизни, о которой больной просил. Во время таинства Левин молился тоже и делал то, что он,
неверующий, тысячу раз делал. Он говорил, обращаясь к богу: «Сделай, если ты
существуешь, то, чтоб исцелился этот человек (ведь это самое повторялось много раз), и ты
спасешь его и меня».
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни разу в
продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил, что ему
хорошо, нигде не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда
ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он был, как ни очевидно было
при взгляде на него, что он не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в
одном и том же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
– Лучше. – Да, гораздо. – Удивительно. – Ничего нет удивительного. – Все-таки лучше,
– говорили они шепотом, улыбаясь друг другу.
Обольщение это было непродолжительно. Больной заснул спокойно, но чрез полчаса
кашель разбудил его. И вдруг исчезли все надежды и в окружающих его и в нем самом.
Действительность страдания, без сомнения, даже без воспоминаний о прежних надеждах,
разрушила их в Левине и Кити и в самом больном.
Не поминая даже о том, чему он верил полчаса назад, как будто совестно и вспоминать
об этом, он потребовал, чтоб ему дали йоду для вдыхания в склянке, покрытой бумажкой с
проткнутыми дырочками. Левин подал ему банку, и тот же взгляд страстной надежды, с