Page 294 - Анна Каренина

Не успела на его глазах совершиться одна тайна смерти, оставшаяся неразгаданной, как
возникла другая, столь же неразгаданная, вызывавшая к любви и жизни.
Доктор подтвердил свои предположения насчет Кити. Нездоровье ее была
беременность.

XXI

С той минуты, как Алексей Александрович понял из объяснений с Бетси и со Степаном
Аркадьичем, что от него требовалось только того, чтоб он оставил свою жену в покое, не
утруждая ее своим присутствием, и что сама жена его желала этого, он почувствовал себя
столь потерянным, что не мог ничего сам решить, не знал сам, чего он хотел теперь, и,
отдавшись в руки тех, которые с таким удовольствием занимались его делами, на все отвечал
согласием. Только когда Анна уже уехала из его дома и англичанка прислала спросить его,
должна ли она обедать с ним, или отдельно, он в первый раз понял ясно свое положение и
ужаснулся ему.
Труднее всего в этом положении было то, что он никак не мог соединить и примирить
своего прошедшего с тем, что теперь было. Не то прошедшее, когда он счастливо жил с
женой, смущало его, Переход от того прошедшего к знанию о неверности жены он
страдальчески пережил уже; состояние это было тяжело, но было понятно ему. Если бы жена
тогда, объявив о своей неверности, ушла от него, он был бы огорчен, несчастлив, но он не
был бы в том для самого себя безвыходном непонятном положении, в каком он чувствовал
себя теперь. Он не мог теперь никак примирить свое недавнее прощение, свое умиление,
свою любовь к больной жене и чужому ребенку с тем, что теперь было, то есть с тем, что,
как бы в награду за все это, он теперь очутился один, опозоренный, осмеянный, никому не
нужный и всеми презираемый.
Первые два дня после отъезда жены Алексей Александрович принимал просителей,
правителя дел, ездил в комитет и выходил обедать в столовую, как и обыкновенно. Не давая
себе отчета, для чего он это делает, он все силы своей душн напрягал в эти два дня только на
то, чтоб иметь вид спокойный и даже равнодушный. Отвечая на вопросы о том, как
распорядиться с вещами и комнатами Анны Аркадьевны, он делал величайшие усилия над
собой, чтоб иметь вид человека, для которого случившееся событие не было
непредвиденным и не имеет в себе ничего выходящего из ряда обыкновенных событий, и он
достигал своей цели: никто не мог заметить в нем признаков отчаяния. Но на второй день
после отъезда, когда Корней подал ему счет из модного магазина, который забыла заплатить
Анна, и доложил, что приказчик сам тут, Алексей Александрович велел позвать приказчика.
– Извините, ваше превосходительство, что осмеливаюсь беспокоить вас. Но если
прикажете обратиться к ее превосходительству, то не благоволите ли сообщить их адрес.
Алексей Александрович задумался, как показалось приказчику, и вдруг, повернувшись,
сел к столу. Опустив голову на руки, он долго сидел в этом положении, несколько раз
пытался заговорить и останавливался.
Поняв чувства барина, Корней попросил приказчика прийти в другой раз. Оставшись
опять один, Алексей Александрович понял, что он не в силах более выдерживать роль
твердости и спокойствия. Он велел отложить дожидавшуюся карету, никого не велел
принимать и не вышел обедать.
Он почувствовал, что ему не выдержать того всеобщего напора презрения и
ожесточения, которые он ясно видел на лице и этого приказчика, и Корнея, и всех без
исключения, кого он встречал в эти два дня. Он чувствовал, что не может отвратить от себя
ненависти людей, потому что ненависть эта происходила не оттого, что он был дурен (тогда
бы он мог стараться быть лучше), но оттого, что он постыдно и отвратительно несчастлив.
Он знал, что за это, за то самое, что сердце его истерзано, они будут безжалостны к нему. Он
чувствовал, что люди уничтожат его, как собаки задушат истерзанную, визжащую от боли
собаку. Он знал, что единственное спасение от людей – скрыть от них свои раны, и он это