Page 11 - Гобсек

пороков!
Задумавшись, он молчал с минуту, я же в это время разглядывал его.
— А ну-ка скажите, — вдруг промолвил он, — разве плохие у меня развлечения? Разве
не любопытно заглянуть в самые сокровенные изгибы человеческого сердца? Разве не
любопытно проникнуть в чужую жизнь и увидеть ее без прикрас, во всей неприкрытой наготе?
Каких только картин не насмотришься! Тут и мерзкие язвы и неутешное горе, тут любовные
страсти, нищета, которую подстерегают воды Сены, наслаждение юноши — роковые ступени,
ведущие к эшафоту, смех отчаяния и пышные празднества. Сегодня видишь трагедию:
какой-нибудь честный труженик, отец семейства, покончил с собою, оттого что не мог
прокормить своих детей. Завтра смотришь комедию: молодой бездельник пытается разыграть
перед тобою современный вариант классической сцены обольщения Диманша его
должником! Вы, конечно, читали о хваленом красноречии новоявленных добрых пастырей
прошлого века? Я иной раз тратил время, ходил их послушать. Им удавалось кое в чем
повлиять на мои взгляды, но повлиять на мое поведение — никогда! — как выразился кто-то.
Так знайте же, все эти ваши прославленные проповедники, всякие там Мирабо, Верньо и
прочие, — просто-напросто жалкие заики по сравнению с моими повседневными ораторами.
Какая-нибудь влюбленная молодая девица, старик купец, стоящий на пороге разорения, мать,
пытающаяся скрыть проступок сына, художник без куска хлеба, вельможа, который впал в
немилость и, того и гляди, из-за безденежья потеряет плоды своих долгих усилий, — все эти
люди иной раз изумляют меня силой своего слова. Великолепные актеры! И дают они
представление для меня одного! Но обмануть меня им никогда не удается. У меня взор, как у
господа бога: я читаю в сердцах. От меня ничто не укроется. А разве могут отказать в чем-либо
тому, у кого в руках мешок с золотом? Я достаточно богат, чтобы покупать совесть
человеческую, управлять всесильными министрами через их фаворитов, начиная с
канцелярских служителей и кончая любовницами. Это ли не власть? Я могу, если пожелаю,
обладать красивейшими женщинами и покупать нежнейшие ласки. Это ли не наслаждение? А
разве власть и наслаждение не представляют собою сущности вашего нового общественного
строя? Таких, как я, в Париже человек десять; мы властители ваших судеб — тихонькие,
никому неведомые. Что такое жизнь, как не машина, которую приводят в движение деньги?
Помните, что средства к действию сливаются с его результатами: никогда не удастся
разграничить душу и плотские чувства, дух и материю. Золото-вот духовная сущность всего
нынешнего общества. Я и мои собратья, связанные со мною общими интересами, в
определенные дни недели встречаемся в кафе «Фемида» возле Нового моста. Там мы
беседуем, открываем друг другу финансовые тайны. Ни одно самое большое состояние не
введет нас в обман, мы владеем секретами всех видных семейств. У нас есть своего рода
«черная книга», куда мы заносим сведения о государственном кредите, о банках, о торговле. В
качестве духовников биржи мы образуем, так сказать, трибунал священной инквизиции,
анализируем самые на вид безобидные поступки состоятельных людей и всегда угадываем
верно. Один из нас надзирает за судейской средой, другой-за финансовой, третий — за
высшим чиновничеством, четвертый — за коммерсантами. А под моим надзором находится
золотая молодежь, актеры и художники, светские люди, игроки — самая занятная часть
парижского общества. И каждый нам рассказывает о тайнах своих соседей. Обманутые
страсти, уязвленное тщеславие болтливы. Пороки, разочарование, месть — лучшие агенты
полиции. Как и я, мои собратья всем насладились, всем пресытились и любят теперь только
власть и деньги ради самого обладания властью и деньгами. — Вот здесь, — сказал он, поведя
рукой, — в этой холодной комнате с голыми стенами, самый пылкий любовник, который во
всяком другом месте вскипит из-за малейшего намека, вызовет на дуэль из-за острого
словечка, молит меня, как бога, смиренно прижимая руки к груди. Проливая слезы бешеной
ненависти или скорби, молит меня и самый спесивый купец, и самая надменная красавица, и
самый гордый военный. Сюда приходит с мольбою и знаменитый художник и писатель, чье
имя будет жить в памяти потомков. А вот здесь, — добавил он, прижимая палец ко лбу, —
здесь у меня весы, на которых взвешиваются наследства и корыстные интересы всего Парижа.