Page 5 - Гобсек

сухопарых, как у оленя, ногах. Кстати сказать, однажды он пострадал за свою чрезмерную
осторожность. Случайно у него было при себе золото, и вдруг двойной наполеондор каким-то
образом выпал у него из жилетного кармана. Жилец, который спускался вслед за стариком по
лестнице, поднял монету и протянул ему.
— Это не моя! — воскликнул он, замахав рукой. — Золото! У меня? Да разве я стал бы
так жить, будь я богат!
По утрам он сам себе варил кофе на железной печурке, стоявшей в закопченном углу
камина; обед ему приносили из ресторации. Старуха-привратница в установленный час
приходила прибирать его комнату. А фамилия у него по воле случая, который Стерн назвал бы
2
предопределением, была весьма странная — Гобсек. Позднее, когда он поручил мне вести
его дела, я узнал, что ко времени моего с ним знакомства ему уже было почти семьдесят шесть
лет. Он родился в 1740 году, в предместье Антверпена; мать у него была еврейка, отец —
голландец, полное его имя было Жан-Эстер ван Гобсек. Вы, конечно, помните, как занимало
весь Париж убийство женщины, прозванной «Прекрасная Голландка». Как-то в разговоре с
моим бывшим соседом я случайно упомянул об этом происшествии, и он сказал, не проявив
при этом ни малейшего интереса или хотя бы удивления:
— Это моя внучатая племянница.
Только эти слова и вызвала у него смерть его единственной наследницы, внучки его
сестры. На судебном разбирательстве я узнал, что Прекрасную Голландку звали Сарра ван
Гобсек. Когда я попросил Гобсека объяснить то удивительное обстоятельство, что внучка его
сестры носила его фамилию, он ответил, улыбаясь:
— В нашем роду женщины никогда не выходили замуж.
Этот странный человек ни разу не пожелал увидеть ни одной из представительниц
четырех женских поколений, составлявших его родню. Он ненавидел своих наследников и
даже мысли не допускал, что кто-либо завладеет его состоянием хотя бы после его смерти.
Мать пристроила его юнгой на корабль, и в десятилетнем возрасте он отплыл в голландские
владения Ост-Индии, где и скитался двадцать лет. Морщины его желтоватого лба хранили
тайну страшных испытаний, внезапных ужасных событий, неожиданных удач, романтических
превратностей, безмерных радостей, голодных дней, попранной любви, богатства, разорения
и вновь нажитого богатства, смертельных опасностей, когда жизнь, висевшую на волоске,
спасали мгновенные и, быть может, жестокие действия, оправданные необходимостью. Он
знал господина де Лалли, адмирала Симеза, господина де Кергаруэта и д'Эстена, байи де
Сюфрена, господина де Портандюэра, лорда Корнуэл-са, лорда Гастингса, отца Типпо-Саиба
и самого Типпо-Саиба. С ним вел дела тот савояр, что служил в Дели радже
Махаджи-Синдиаху и был пособником могущества династии Махараттов. Были у него
какие-то связи и с Виктором Юзом и другими знаменитыми корсарами, так как он долго жил
на острове Сен-Тома. Он все перепробовал, чтобы разбогатеть, даже пытался разыскать
пресловутый клад золото, зарытое племенем дикарей где-то в окрестностях Буэнос-Айреса.
Он имел отношение ко всем перипетиям войны за независимость Соединенных Штатов. Но об
Индии или об Америке он говорил только со мною, и то очень редко, и всякий раз после этого
как будто раскаивался в своей «болтливости». Если человечность, общение меж людьми
считать своего рода религией, то Гобсека можно было назвать атеистом. Хотя я поставил себе
целью изучить его, должен, к стыду своему, признаться, что до последней минуты его душа
оставалась для меня тайной за семью замками. Иной раз я даже спрашивал себя, какого он
пола. Если все ростовщики похожи на него, то они, верно, принадлежат к разряду бесполых.
Остался ли он верен религии своей матери и смотрел ли на христиан как на добычу? Стал ли
католиком, магометанином, последователем брахманизма, лютеранином? Я ничего не знал о
его верованиях. Он казался скорее равнодушным к вопросам религии, чем неверующим.
Однажды вечером я зашел к этому человеку, обратившемуся в золотого истукана и

2 Живоглот (фр.).