Page 245 - Идиот

начинать… Что он, однако?
- Спит и еще два часа проспит. Понимаю; вы дома не спали, ходили в парке… конечно,
волнение… еще бы!
- Почему вы знаете, что я ходил в парке и дома не спал?
- Вера сейчас говорила. Уговаривала не входить; я не утерпел, на минутку. Я эти два
часа продежурил у постели; теперь Костю Лебедева посадил на очередь. Бурдовский
отправился. Так ложитесь же, князь; спокойной… ну, спокойного дня! Только, знаете, я
поражен!
- Конечно… все это…
- Нет, князь, нет; я поражен "Исповедью". Главное тем местом, где он говорит о
провидении и о будущей жизни. Там есть одна ги-гант-ская мысль!
Князь ласково посмотрел на Колю, который, конечно, затем и зашел, чтобы поскорей
поговорить про гигантскую мысль.
- Но главное, главное не в одной мысли, а во всей обстановке! Напиши это Вольтер,
Руссо, Прудон, я прочту, замечу, но не поражусь до такой степени. Но человек, который
знает наверно, что ему остается десять минут, и говорит так, - ведь это гордо! Ведь это
высшая независимость собственного достоинства, ведь это значит бравировать прямо… Нет,
это гигантская сила духа! И после этого утверждать, что он нарочно не положил капсюля, -
это низко и неестественно! А знаете, ведь он обманул вчера, схитрил: я вовсе никогда с ним
сак не укладывал и никакого пистолета не видал; он сам все укладывал, так что он меня
вдруг с толку сбил. Вера говорит, что вы оставляете его здесь; клянусь, что не будет
опасности, тем более, что мы все при нем безотлучно.
- А кто из вас там был ночью?
- Я, Костя Лебедев, Бурдовский; Келлер побыл немного, а потом перешел спать к
Лебедеву, потому что у нас не на чем было лечь. Фердыщенко тоже спал у Лебедева, в семь
часов ушел. Генерал всегда у Лебедева, теперь тоже ушел… Лебедев, может быть, к вам
придет сейчас; он, не знаю зачем, вас искал, два раза спрашивал. Пускать его или не пускать,
коли вы спать ляжете? Я тоже спать иду. Ах, да, сказал бы я вам одну вещь; удивил меня
давеча генерал, Бурдовский разбудил меня в седьмом часу на дежурство: почти даже в
шесть; я на минутку вышел, встречаю вдруг генерала и до того еще хмельного, что меня не
узнал; стоит предо мной как столб; так и накинулся на меня, как очнулся: "что, дескать,
больной? Я шел узнать про больного…" Я отрапортовал, ну - то, се. "Это все хорошо,
говорит, но я главное шел, затем и встал, чтобы тебя предупредить; я имею основание
предполагать, что при господине Фердыщенке нельзя всего говорить и… надо
удерживаться". Понимаете, князь?
- Неужто? Впрочем… для нас все равно.
- Да, без сомнения, все равно, мы не масоны! Так что я даже подивился, что генерал
нарочно шел меня из-за этого ночью будить.
- Фердыщенко ушел, вы говорите?
- В семь часов; зашел ко мне мимоходом: я дежурю! Сказал, что идет доночевывать к
Вилкину, - пьяница такой есть один, Вилкин. Ну, иду! А вот и Лукьян Тимофеич… Князь
хочет спать, Лукьян Тимофеич; оглобли назад!
- Единственно на минуту, многоуважаемый князь, по некоторому значительному в
моих глазах делу, - натянуто и каким-то проникнутым тоном, вполголоса проговорил
вошедший Лебедев, и с важностию поклонился. Он только что воротился и даже к себе не
успел зайти, так что и шляпу еще держал в руках. Лицо его было озабоченное и с особенным,
необыкновенным оттенком собственного достоинства. Князь пригласил его садиться.
- Вы меня два раза спрашивали? Вы, может быть, все беспокоитесь насчет
вчерашнего…
- Насчет этого вчерашнего мальчика, предполагаете вы, князь? О, нет-с; вчера мои
мысли были в беспорядке… но сегодня я уже не предполагаю контрекарировать хотя бы в
чем-нибудь ваши предположения.