Page 340 - Идиот
P. 340
друга своего жильца и в качестве хозяина квартиры. Вера Лебедева сообщила все, что знала.
По совету Лебедева, решили отправиться в Петербург всем троим для скорейшего
предупреждения того, "что очень могло случиться". Таким образом вышло, что на другое
уже утро, часов около одиннадцати, квартира Рогожина была отперта при полиции, при
Лебедеве, при дамах и при братце Рогожина, Семене Семеновиче Рогожине, квартировавшем
во флигеле. Успеху дела способствовало всего более показание дворника, что он видел вчера
ввечеру Парфена Семеновича с гостем, вошедших с крыльца и как бы потихоньку. После
этого показания уже не усомнились сломать двери, не отворявшиеся по звонку.
Рогожин выдержал два месяца воспаления в мозгу, а когда выздоровел, - следствие и
суд. Он дал во всем прямые, точные и совершенно удовлетворительные показания,
вследствие которых князь, с самого начала, от суда был устранен. Рогожин был молчалив во
время своего процесса. Он не противоречил ловкому и красноречивому своему адвокату,
ясно и логически доказывавшему, что совершившееся преступление было следствием
воспаления мозга, начавшегося еще задолго до преступления, вследствие огорчений
подсудимого. Но он ничего не прибавил от себя в подтверждение этого мнения и
попрежнему, ясно и точно, подтвердил и припомнил все малейшие обстоятельства
совершившегося события. Он был осужден, с допущением облегчительных обстоятельств, в
Сибирь, в каторгу, на пятнадцать лет, и выслушал свой приговор сурово, безмолвно и
"задумчиво". Все огромное состояние его, кроме некоторой, сравнительно говоря, весьма
малой доли, истраченной в первоначальном кутеже, перешло к братцу его, Семену
Семеновичу, к большому удовольствию сего последнего. Старушка Рогожина продолжает
жить на свете и как будто вспоминает иногда про любимого сына Парфена, но неясно: бог
спас ее ум и сердце от сознания ужаса, посетившего грустный дом ее.
Лебедев, Келлер, Ганя, Птицын и многие другие лица нашего рассказа живут
попрежнему, изменились мало, и нам почти нечего о них передать. Ипполит скончался в
ужасном волнении и несколько раньше чем ожидал, недели две спустя после смерти
Настасьи Филипповны. Коля был глубоко поражен происшедшим; он окончательно
сблизился с своею матерью. Нина Александровна боится за него, что он не по летам
задумчив; из него, может быть, выйдет человек деловой. Между прочим, отчасти по его
старанию, устроилась и дальнейшая судьба князя: давно уже отличил он, между всеми
лицами, которых узнал в последнее время, Евгения Павловича Радомского; он первый пошел
к нему и передал ему все подробности совершившегося события, какие знал, и о настоящем
положении князя. Он не ошибся: Евгений Павлович принял самое горячее участие в судьбе
несчастного "идиота", и, вследствие его стараний и попечений, князь попал опять за границу
в швейцарское заведение Шнейдера. Сам Евгений Павлович, выехавший за границу,
намеревающийся очень долго прожить в Европе и откровенно называющий себя
"совершенно лишним человеком в России… - довольно часто, по крайней мере, в несколько
месяцев раз, посещает своего больного друга у Шнейдера; но Шнейдер все более и более
хмурится и качает головой; он намекает на совершенное повреждение умственных органов;
он не говорит еще утвердительно о неизлечимости, но позволяет себе самые грустные
намеки. Евгений Павлович принимает это очень к сердцу, а у него есть сердце, что он
доказал уже тем, что получает письма от Коли и даже отвечает иногда на эти письма. Но
кроме того стала известна и еще одна странная черта его характера; и так как эта черта
хорошая, то мы и поспешим ее обозначить: после каждого посещения Шнейдерова
заведения, Евгений Павлович, кроме Коли, посылает и еще одно письмо одному лицу в
Петербург, с самым подробнейшим и симпатичным изложением состояния болезни князя в
настоящий момент. Кроме самого почтительного изъявления преданности, в письмах этих
начинают иногда появляться (и все чаще и чаще) некоторые откровенные изложения
взглядов, понятий, чувств, - одним словом, начинает проявляться нечто похожее на чувства
дружеские и близкие. Это лицо, состоящее в переписке (хотя все-таки довольно редкой) с
Евгением Павловичем и заслужившее настолько его внимание и уважение, есть Вера
Лебедева. Мы никак не могли узнать в точности, каким образом могли завязаться подобные