Page 339 - Идиот

- Ходит.
- Затворить, али нет дверь?
- Затворить…
Двери затворили, и оба опять улеглись. Долго молчали.
- Ах, да! - зашептал вдруг князь прежним взволнованным и торопливым шепотом, как
бы поймав опять мысль и ужасно боясь опять потерять ее, даже привскочив на постели: -
да… я ведь хотел… эти карты! карты… Ты, говорят, с нею в карты играл?
- Играл, - сказал Рогожин после некоторого молчания.
- Где же… карты?
- Здесь карты… - выговорил Рогожин, помолчав еще больше; - вот…
Он вынул игранную, завернутую в бумажку, колоду из кармана и протянул к князю.
Тот взял, но как бы с недоумением. Новое, грустное и безотрадное чувство сдавило ему
сердце; он вдруг понял, что в эту минуту, и давно уже, все говорит не о том, о чем надо ему
говорить, и делает все не то, что бы надо делать; и что вот эти карты, которые он держит в
руках, и которым он так обрадовался, ничему, ничему не помогут теперь. Он встал и
всплеснул руками, Рогожин лежал неподвижно и как бы не слыхал и не видал его движения;
но глаза его ярко блистали сквозь темноту и были совершенно открыты и неподвижны.
Князь сел на стул и стал со страхом смотреть на него. Прошло с полчаса; вдруг Рогожин
громко и отрывисто закричал и захохотал, как бы забыв, что надо говорить шепотом:
- Офицера-то, офицера-то… помнишь, как она офицера того, на музыке, хлестнула,
помнишь, ха, ха, ха! Еще кадет… кадет… кадет подскочил…
Князь вскочил со стула в новом испуге. Когда Рогожин затих (а он вдруг затих), князь
тихо нагнулся к нему, уселся с ним рядом и с сильно бьющимся сердцем, тяжело дыша, стал
его рассматривать. Рогожин не поворачивал к нему головы и как бы даже и забыл о нем.
Князь смотрел и ждал; время шло, начинало светать. Рогожин изредка и вдруг начинал
иногда бормотать, громко, резко и бессвязно; начинал вскрикивать и смеяться; князь
протягивал к нему тогда свою дрожащую руку и тихо дотрогивался до его головы, до его
волос, гладил их и гладил его щеки… больше он ничего не мог сделать! Он сам опять начал
дрожать, и опять как бы вдруг отнялись его ноги. Какое-то совсем новое ощущение томило
его сердце бесконечною тоской. Между тем совсем рассвело; наконец он прилег на подушку,
как бы совсем уже в бессилии и в отчаянии, и прижался своим лицом к бледному и
неподвижному лицу Рогожина; слезы текли из его глаз на щеки Рогожина, но, может быть,
он уж и не слыхал тогда своих собственных слез и уже не знал ничего о них…
По крайней мере, когда, уже после многих часов, отворилась дверь и вошли люди, то
они застали убийцу в полном беспамятстве и горячке. Князь сидел подле него неподвижно на
подстилке и тихо, каждый раз при взрывах крика или бреда больного, спешил провесть
дрожащею рукой по его волосам и щекам, как бы лаская и унимая его. Но он уже ничего не
понимал, о чем его спрашивали, и не узнавал вошедших и окруживших его людей. И если бы
сам Шнейдер явился теперь из Швейцарии взглянуть на своего бывшего ученика и пациента,
то и он, припомнив то состояние, в котором бывал иногда князь в первый год лечения своего
в Швейцарии, махнул бы теперь рукой и сказал бы, как тогда: "Идиот!"

XII.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

Учительша, прискакав в Павловск, явилась прямо к расстроенной со вчерашнего дня
Дарье Алексеевне и, рассказав ей все, что знала, напугала ее окончательно. Обе дамы
немедленно решились войти в сношения с Лебедевым, тоже бывшим в волнении, в качестве