Page 337 - Идиот

Кругом, в беспорядке, на постели, в ногах, у самой кровати на креслах, на полу даже,
разбросана была снятая одежда, богатое белое шелковое платье, цветы, ленты. На маленьком
столике, у изголовья, блистали снятые и разбросанные бриллианты. В ногах, сбиты были в
комок какие-то кружева, и на белевших кружевах, выглядывая из-под простыни, обозначался
кончик обнаженной ноги; он казался как бы выточенным из мрамора и ужасно был
неподвижен. Князь глядел и чувствовал, что чем больше он глядит, тем еще мертвее и тише
становится в комнате. Вдруг зажужжала проснувшаяся муха, пронеслась над кроватью и
затихла у изголовья. Князь вздрогнул.
- Выйдем, - тронул его за руку Рогожин.
Они вышли, уселись опять в тех же стульях, опять один против другого. Князь дрожал
все сильнее и сильнее и не спускал своего вопросительного взгляда с лица Рогожина.
- Ты вот, я замечаю, Лев Николаевич, дрожишь, - проговорил наконец Рогожин, - почти
так, как когда с тобой бывает твое расстройство, помнишь, в Москве было? Или как раз было
перед припадком. И не придумаю, что теперь с тобой буду делать…
Князь вслушивался, напрягая все силы, чтобы понять, и все спрашивая взглядом.
- Это ты? - выговорил он наконец, кивнув головой на портьеру.
- Это… я… - прошептал Рогожин и потупился. Помолчали минут пять.
- Потому, - стал продолжать вдруг Рогожин, как будто и не перерывал речи, - потому
как если твоя болезнь, и припадок, и крик теперь, то, пожалуй, с улицы, аль со двора кто и
услышит, и догадаются, что в квартире ночуют люди; станут стучать, войдут… потому они
все думают, что меня дома нет. Я и свечи не зажег, чтобы с улицы, аль со двора не
догадались. Потому, когда меня нет, я и ключи увожу, и никто без меня по три, по четыре
дня и прибирать не входит, таково мое заведение. Так вот, чтоб не узнали, что мы
заночуем…
- Постой, - сказал князь, - я давеча и дворника, и старушку спрашивал: не ночевала ли
Настасья Филипповна? Они, стало быть, уже знают.
- Знаю, что ты спрашивал. Я Пафнутьевне сказал, что вчера заехала Настасья
Филипповна и вчера же в Павловск уехала, а что у меня десять минут пробыла. И не знают
они, что она ночевала - никто. Вчера мы так же вошли, совсем потихоньку, как сегодня с
тобой. Я еще про себя подумал дорогой, что она не захочет потихоньку входить, - куды!
Шепчет, на цыпочках пришла, платье обобрала около себя, чтобы не шумело, в руках несет,
мне сама пальцем на лестнице грозит, - это она тебя все пужалась. На машине как
сумасшедшая совсем была, все от страху, и сама сюда ко мне пожелала заночевать; я думал
сначала на квартиру к учительше везти, - куды! "Там он меня, говорит, чем свет разыщет, а
ты меня скроешь, а завтра чем свет в Москву", а потом в Орел куда-то хотела. И ложилась,
все говорила, что в Орел поедем…
- Постой; что же ты теперь, Парфен, как же хочешь?
- Да вот сумлеваюсь на тебя, что ты все дрожишь. Ночь мы здесь заночуем, вместе.
Постели, окромя той, тут нет, а я так придумал, что с обоих диванов подушки снять, и вот
тут, у занавески, рядом и постелю, и тебе и мне, так чтобы вместе. Потому, коли войдут,
станут осматривать, али искать, ее тотчас увидят и вынесут. Станут меня опрашивать, я
расскажу, что я, и меня тотчас отведут. Так пусть уж она теперь тут лежит подле нас, подле
меня и тебя…
- Да, да! - с жаром подтвердил князь.
- Значит не признаваться и выносить не давать.
- Н-ни за что! - решил князь: - ни-ни-ни!
- Так я и порешил, чтоб ни за что, парень, и никому не отдавать! Ночью проночуем
тихо. Я сегодня только на час один и из дому вышел, по утру, а то все при ней был. Да потом
по вечеру за тобой пошел. Боюсь вот тоже еще что душно, и дух пойдет. Слышишь ты дух
или нет?
- Может и слышу, не знаю. К утру наверно пойдет.
- Я ее клеенкой накрыл, хорошею, американскою клеенкой, а сверх клеенки уж