Page 71 - Казаки

— Да что, надо бы на той неделе сыграть. Мы готовы, — отвечала старуха просто,
спокойно, как будто Оленина не было и нет на свете. — Я все для Марьянушки собрала и
припасла. Мы хорошо отдадим. Да вот немного не ладно: Лукашка-то наш что-то уж загулял
очень. Вовсе загулял! Шалит! Намедни приезжал казак из сотни, сказывал, он в Ногаи ездил.
— Как бы не попался, — сказал Оленин.
— И я говорю: ты, Лукаша, не шали! Ну, молодой человек, известно, куражится. Да
ведь на все время есть. Ну, отбил, украл, абрека убил, молодец! Ну и смирно бы пожил. А то
уж вовсе скверно.
— Да, я его раза два видел в отряде, он все гуляет. Еще лошадь продал, — сказал
Оленин и оглянулся на печь.
Большие черные глаза блестели на него строго и недружелюбно. Ему стало совестно за
то, что он сказал.
— Что ж! Он никому худа не делает, — вдруг сказала Марьяна. — На свои деньги
гуляет, — и, спустив ноги, она соскочила с печи и вышла, сильно хлопнув дверью.
Оленин следил за ней глазами, покуда она была в хате, потом смотрел на дверь, ждал и
не понимал ничего, что ему говорила бабука Улита. Через несколько минут вошли гости:
старик, брат бабуки Улиты, с дядей Ерошкой, и вслед за ними Марьяна с Устенькой.
— Здорово дневали? — пропищала Устенька. — Все гуляешь? — обратилась Устенька
к Оленину.
— Да, гуляю, — отвечал он, и ему отчего-то стыдно стало и неловко.
Он хотел уйти и не мог. Молчать ему тоже казалось невозможно. Старик помог ему: он
попросил выпить, и они выпили. Потом Оленин выпил с Ерошкой. Потом еще с другим
казаком. Потом еще с Ерошкой. И чем больше пил Оленин, тем тяжеле становилось ему на
сердце. Но старики разгулялись. Девки обе засели на печку и шушукались, глядя на них, а
они пили до вечера. Оленин ничего не говорил и пил больше всех. Казаки что-то кричали.
Старуха выгоняла их вон и не давала больше чихиря. Девки смеялись над дядей Ерошкой, и
уж было часов десять, когда все вышли на крыльцо. Старики сами назвались идти
догуливать ночь у Оленина. Устенька побежала домой. Ерошка повел казака к Ванюше.
Старуха пошла прибирать в избушке . Марьяна оставалась одна в хате. Оленин чувствовал
себя свежим и бодрым, как будто он сейчас проснулся. Он все замечал и, пропустив вперед
стариков, вернулся в хату: Марьяна укладывалась спать. Он подошел к ней, хотел ей сказать
что-то, но голос оборвался у него. Она села на постель, подобрала под себя ноги,
отодвинулась от него в самый угол и молча, испуганным, диким взглядом смотрела на него.
Она, видимо, боялась его. Оленин чувствовал это. Ему стало жалко и совестно за себя, и
вместе с тем он почувствовал гордое удовольствие, что возбуждает в ней хоть это чувство.
— Марьяна! — сказал он. — Неужели ты никогда не сжалишься надо мной? Я не знаю,
как я люблю тебя. Она отодвинулась еще дальше.
— Вишь, вино-то что говорит. Ничего тебе не будет!
— Нет, не вино. Не выходи за Лукашку. Я женюсь на тебе. — «Что же это я
говорю? — подумал он в то самое время, как выговаривал эти слова. — Скажу ли я то же
завтра? Скажу, наверно скажу и теперь повторю», — ответил ему внутренний
голос. — Пойдешь за меня?
Она серьезно посмотрела на него, и испуг ее как будто прошел.
— Марьяна! Я с ума сойду. Я не свой. Что ты велишь, то и сделаю. — И
безумно-нежные слова говорились сами собой.
— Ну, что брешешь, — прервала она его, вдруг схватив за руку, которую он протягивал
к ней. Но она не отталкивала его руки, а крепко сжала ее своими сильными, жесткими
пальцами. — Разве господа на мамуках женятся? Иди!
— Да пойдешь ли? Я все…
— А Лукашку куда денем? — сказала она, смеясь. Он вырвал у нее руку, которую она
держала, и сильно обнял ее молодое тело. Но она, как лань, вскочила, спрыгнула босыми
ногами и выбежала на крыльцо. Оленин опомнился и ужаснулся на себя. Он опять показался