Page 74 - Казаки

курчавую папаху над стриженою черною головой.
— Что, много ль ногайских коней угнал? — сказал худенький старичок с нахмуренным,
мрачным взглядом.
— А ты небось считал, дедука, что спрашиваешь, — отвечал Лукашка, отворачиваясь.
— То-то парня-то с собой напрасно водишь, — проговорил старик еще мрачнее.
— Вишь, черт, все знает! — проговорил про себя Лукашка, и лицо его приняло
озабоченное выражение; но, взглянув за угол, где стояло много казачек, он повернул к ним
лошадь.
— Здорово дневали, девки! — крикнул он сильным, заливистым голосом, вдруг
останавливая лошадь. — Состарились без меня, ведьмы. — И он засмеялся.
— Здорово, Лукашка! Здорово, батяка! — послышались веселые голоса. — Денег
много привез? Закусок купи девкам-то! Надолго приехал? И то давно не видели.
— С Назаркой на ночку погулять прилетели, — отвечал Лукашка, замахиваясь плетью
на лошадь и наезжая да девок.
— И то Марьянка уж забыла тебя совсем, — пропищала Устенька, толкая локтем
Марьяну и заливаясь тонким смехом.
Марьяна отодвинулась от лошади и, закинув назад голову, блестящими большими
глазами спокойно взглянула на казака.
— И то давно не бывал! Что лошадью топчешь-то? — сказала она сухо и отвернулась.
Лукашка казался особенно весел. Лицо его сияло удалью и радостию. Холодный ответ
Марьяны, видимо, поразил его. Он вдруг нахмурил брови.
— Становись в стремя, в горы увезу, мамочка! — вдруг крикнул он, как бы разгоняя
дурные мысли и джигитуя между девок. Он нагнулся к Марьяне. — Поцелую, уж так
поцелую, что ну!
Марьяна встретилась с ним глазами и вдруг покраснела. Она отступила.
— Ну тебя совсем! Ноги отдавишь, — сказала она и, опустив голову, посмотрела на
свои стройные ноги, обтянутые голубыми чулками со стрелками, в красных новых чувяках,
обшитых узеньким серебряным галуном.
Лукашка обратился к Устеньке, а Марьяна села рядом с казачкой, державшею на руках
ребенка. Ребенок потянулся к девке и пухленькою ручонкой ухватился за нитку монистов,
висевших на ее синем бешмете. Марьяна нагнулась к нему и искоса поглядела на Лукашку.
Лукашка в это время доставал из-под черкески, из кармана черного бешмета, узелок с
закусками и семечками.
— На всех жертвую, — сказал он, передавая узелок Устеньке, и с улыбкою глянул на
Марьянку.
Снова замешательство выразилось на лице девки. Прекрасные глаза подернулись как
туманом. Она спустила платок ниже губ и вдруг, припав головой к белому личику ребенка,
державшего ее за монисто, начала жадно целовать его. Ребенок упирался ручонками в
высокую грудь девки и кричал, открывая беззубый ротик.
— Что душишь парнишку-то? — сказала мать ребенка, отнимая его у ней и расстегивая
бешмет, чтобы дать ему груди. — Лучше бы с парнем здоровкалась.
— Только коня уберу, придем с Назаркой, целую ночь гулять будем, — сказал
Лукашка, хлопнув плетью лошадь, и поехал прочь от девок.
Свернув в боковую улицу с Назаркой вместе, они подъехали к двум стоявшим рядом
хатам.
— Дорвались, брат! Скорей приходи! — крикнул Лукашка товарищу, слезшему у
соседнего двора, и осторожно проводя коней в плетеные ворота своего двора. — Здорово,
Степка! — обратился он к немой, которая, тоже празднично разряженная, шла с улицы,
чтобы принять коня. И он знаками показал ей, чтоб она поставила коня к сену и не
расседлывала его.
Немая загудела, зачмокала, указывая на коня, и поцеловала его в нос. Это значило, что
она любит коня и что конь хорош.