Page 66 - Казаки

объясняя и как бы исправляя слова старухи, — в России, я думаю, не только шепталок,
сколько ананасных варений и мочений кушали в свое удовольствие.
— Так в заброшенном саду есть? — спросил Оленин. — Я схожу, — и, бросив быстрый
взгляд сквозь зеленые ветви, он приподнял папаху и скрылся между правильными зелеными
рядами виноградника.
Уже солнце спряталось за оградой садов и раздробленными лучами блестело сквозь
прозрачные листья, когда Оленин вернулся в сад к своим хозяевам. Ветер стихал, и свежая
прохлада начинала распространяться в виноградниках. Еще издали каким-то инстинктом
Оленин узнал голубую рубаху Марьяны сквозь ряды лоз и, обрывая ягоды, подошел к ней.
Зарьявшая собака тоже иногда схватывала слюнявым ртом низко висевшую кисть.
Раскрасневшись, засучив рукава и опустив платок ниже подбородка, Марьянка быстро
срезала тяжелые кисти и складывала их в плетушку. Не выпуская из рук плети, которую она
держала, она остановилась, ласково улыбнулась и снова принялась за работу. Оленин
приблизился и перекинул ружье за плечи, чтоб освободить руки. «А твои где? Бог помочь!
Ты одна?» — хотел он сказать, но не сказал ничего и только приподнял папаху. Ему было
неловко наедине с Марьянкой, но он, как будто нарочно мучая себя, подошел к ней.
— Ты этак баб из ружья застрелишь, — сказала Марьяна.
— Нет, я не стреляю. Они оба помолчали.
— Ты бы подсобил.
Он достал ножичек и стал молча резать. Достав снизу из-под листьев тяжелую, фунта в
три, сплошную кисть, в которой все ягоды сплющились одна на другую, не находя себе
места, он показал ее Марьяне.
— Все резать? Эта не зелена?
— Давай сюда.
Руки их столкнулись. Оленин взял ее руку, а она, улыбаясь, глядела на него.
— Что, ты скоро замуж выйдешь? — сказал он. Она, не отвечая, отвернулась и повела
на него своими строгими глазами.
— Что, ты любишь Лукашку?
— А тебе что?
— Мне завидно.
— Легко ли!
— Право, ты такая красавица!
И ему вдруг стало страшно совестно за то, что он сказал. Так пошло, казалось ему,
звучали его слова. Он вспыхнул, растерялся и взял ее за обе руки.
— Какая ни есть, да не про тебя! Что смеяться-то! — отвечала Марьяна, но взгляд ее
говорил, как твердо она знала, что он не смеялся.
— Как смеяться! Ежели бы ты знала, как я… Слова звучали еще пошлее, еще
несогласнее с тем, что он чувствовал; но он продолжал:
— Я не знаю, что готов для тебя сделать…
— Отстань, смола!
Но ее лицо, ее блестящие глаза, ее высокая грудь, стройные ноги говорили совсем
другое. Ему казалось, что она понимала, как было пошло все, что он говорил ей, но стояла
выше таких соображений; ему казалось, что она давно знала все то, что он хотел и не умел
сказать ей, но хотела послушать, как он это скажет ей. «И как ей не знать, — думал
он, — когда он хотел сказать ей лишь только все то, что она сама была? Но она не хотела
понимать, не хотела отвечать», — думал он.
— Ау! — вдруг послышался недалеко за виноградником голосок Устеньки и ее тонкий
смех. — Приходи, Митрий Андреич, мне подсоблять. Я одна! — прокричала она Оленину,
высовывая из-за листьев свое круглое наивное личико.
Оленин ничего не отвечал и не двигался с места.
Марьянка продолжала резать, но беспрестанно взглядывала на постояльца. Он начал
было говорить что-то, но остановился, вздернул плечами и, вскинув ружье, скорыми шагами