Page 4 - Леди Макбет Мценского уезда

– Здравствуй, – тихо сказала ему с своей вышки Катерина Львовна, и двор смолк,
словно пустыня.
– Сударыня! – произнес кто-то через две минуты у запертой двери Катерины Львовны.
– Кто это? – испугавшись, спросила Катерина Львовна.
– Не извольте пугаться: это я, Сергей, – отвечал приказчик.
– Что тебе, Сергей, нужно?
– Дельце к вам, Катерина Ильвовна, имею: просить вашу милость об одной малости
желаю; позвольте взойти на минуту.
Катерина Львовна повернула ключ и впустила Сергея.
– Что тебе? – спросила она, сама отходя к окошку.
– Пришел к вам, Катерина Ильвовна, попросить, нет ли у вас какой-нибудь книжечки
почитать. Скука очень одолевает.
– У меня, Сергей, нет никаких книжек: не читаю я их, – отвечала Катерина Львовна.
– Такая скука, – жаловался Сергей.
– Чего тебе скучать!
– Помилуйте, как не скучать: человек я молодой, живем мы словно как в монастыре
каком, а вперед видишь только то, что, может быть, до гробовой доски должен пропадать в
таком одиночестве. Даже отчаянье иногда приходит.
– Чего ж ты не женишься?
– Легко сказать, сударыня, жениться! На ком тут жениться? Человек я незначительный;
хозяйская дочь за меня не пойдет, а по бедности все у нас, Катерина Ильвовна, вы сами
изволите знать, необразованность. Разве оне могут что об любви понимать как следует! Вот
изволите видеть, какое ихнее и у богатых-то понятие. Вот вы, можно сказать, каждому
другому человеку, который себя чувствует, в утешение бы только для него были, а вы у них
как канарейка в клетке содержитесь.
– Да, мне скучно, – сорвалось у Катерины Львовны.
– Как не скучать, сударыня, в эдакой жизни! Хоша бы даже и предмет какой у вас был
со стороны, так, как другие прочие делают, так вам и видеться с ним даже невозможно.
– Ну это ты… не то совсем. Мне вот, когда б я себе ребеночка бы родила, вот бы с ним,
кажется, и весело стало.
– Да ведь это, позвольте вам доложить, сударыня, ведь и ребенок тоже от чего-нибудь
тоже бывает, а не так же. Нешто теперь, по хозяевам столько лет живши и на эдакую
женскую жизнь по купечеству глядючи, мы тоже не понимаем? Песня поется: «без мила
дружка обуяла грусть-тоска», и эта тоска, доложу вам, Катерина Ильвовна, собственному
моему сердцу столь, могу сказать, чувствительна, что вот взял бы я его вырезал булатным
ножом из моей груди и бросил бы к вашим ножкам. И легче, сто раз легче бы мне тогда
было…
У Сергея задрожал голос.
– Что это ты мне тут про свое сердце сказываешь? Мне это ни к чему. Иди ты себе…
– Нет, позвольте, сударыня, – произнес Сергей, трепеща всем телом и делая шаг к
Катерине Львовне. – Знаю я, вижу и очень даже чувствую и понимаю, что и вам не легче
моего на свете; ну только теперь, – произнес он одним придыханием, – теперь все это
состоит в эту минуту в ваших руках и в вашей власти.
– Ты чего? чего? Чего ты пришел ко мне? Я за окно брошусь, – говорила Катерина
Львовна, чувствуя себя под несносною властью неописуемого страха, и схватилась рукою за
подоконницу.
– Жизнь ты моя несравненная! на что тебе бросаться? – развязно прошептал Сергей и,
оторвав молодую хозяйку от окна, крепко ее обнял.
– Ox! ox! пусти, – тихо стонала Катерина Львовна, слабея под горячими поцелуями
Сергея, а сама мимовольно прижималась к его могучей фигуре.
Сергей поднял хозяйку, как ребенка, на руки и унес ее в темный угол.
В комнате наступило безмолвие, нарушавшееся только мерным тиканьем висевших над