Page 74 - Обыкновенная история

– Отвечайте мне коротко и искренно на один только вопрос, – начал он вполголоса, – и
наше объяснение сейчас кончится… Вы меня не любите более?
– Quelle idee! 14 – отвечала она, смутившись, – вы знаете, как maman и я ценили всегда
вашу дружбу… как были всегда рады вам…
Адуев посмотрел на нее и подумал: «Ты ли это, капризное, но искреннее дитя? эта
шалунья, резвушка? Как скоро выучилась она притворяться? как быстро развились в ней
женские инстинкты! Ужели милые капризы были зародышами лицемерия, хитрости?.. вот и
без дядиной методы, а как проворно эта девушка образовалась в женщину! и все в школе
графа, и в какие-нибудь два, три месяца! О дядя, дядя! и в этом ты беспощадно прав!»
– Послушайте, – сказал он таким голосом, что маска вдруг слетела с притворщицы, –
оставим маменьку в стороне: сделайтесь на минуту прежней Наденькой, когда вы немножко
любили меня… и отвечайте прямо: мне это нужно знать, ей-богу, нужно.
Она молчала, только переменила ноты и стала пристально рассматривать и
разыгрывать какой-то трудный пассаж.
– Ну, хорошо, я изменю вопрос, – продолжал Адуев, – скажите, не заменил ли – не
назову даже кто – просто, не заменил ли кто-нибудь меня в вашем сердце?..
Она сняла со свечки и долго поправляла светильню, но молчала.
– Отвечайте же, Надежда Александровна: одно слово избавит меня от муки, вас – от
неприятного объяснения.
– Ах, боже мой, перестаньте! что я вам скажу? мне нечего сказать! – отвечала она,
отворачиваясь от него.
Другой удовольствовался бы таким ответом и увидел бы, что ему не о чем больше
хлопотать. Он понял бы все из этой безмолвной, мучительной тоски, написанной и на лице
ее, проглядывавшей и в движениях. Но Адуеву было не довольно. Он, как палач, пытал свою
жертву и сам был одушевлен каким-то диким, отчаянным желанием выпить чашу разом и до
конца.
– Нет! – говорил он, – кончите эту пытку сегодня; сомнения, одно другого чернее,
волнуют мой ум, рвут на части сердце. Я измучился; я думаю, у меня лопнет грудь от
напряжения… мне нечем увериться в своих подозрениях; вы должны решить все сами; иначе
я никогда не успокоюсь.
Он смотрел на нее и ждал ответа. Она молчала.
– Сжальтесь надо мной! – начал он опять, – посмотрите на меня: похож ли я на себя?
все пугаются меня, не узнают… все жалеют, вы одни только…
Точно: глаза его горели диким блеском. Он был худ, бледен, на лбу выступил крупный
пот.
Она украдкою бросила на него взгляд, и во взгляде мелькнуло что-то похожее на
сожаление. Она взяла его даже за руку, но тотчас же оставила ее со вздохом и все молчала.
– Что же? – спросил он.
– Ах, оставьте меня в покое! – сказала она с тоской, – вы мучите меня вопросами…
– Умоляю вас, ради бога! – говорил он, – кончите все одним словом… К чему послужит
вам скрытность? У меня останется глупая надежда, я не отстану, я буду ежедневно являться
к вам бледный, расстроенный… Я наведу на вас тоску. Откажете от дому – стану бродить
под окнами, встречаться с вами в театре, на улице, всюду, как привидение, как memento
mori 15 . Все это глупо, может быть смешно, кому до смеху, – но мне больно! Вы не знаете,
что такое страсть, до чего она доводит! дай бог вам и не узнать никогда!.. Что ж пользы? не
лучше ли сказать вдруг?
– Да о чем вы меня спрашиваете? – сказала Наденька, откинувшись на спинку кресла. –

14 Что за мысль! (франц.)

15 напоминание о смерти (лат.)