Page 73 - Обыкновенная история

салоны засияли снова. И чиновник засветил две стенные лампы в гостиной, купил полпуда
стеариновых свеч, расставил два карточных стола, в ожидании Степана Иваныча и Ивана
Степаныча, и объявил жене, что у них будут вторники.
А Адуев все не получал от Любецких приглашения. Он встретил и повара их, и
горничную. Горничная, завидя его, бросилась бежать прочь: видно было, что она
действовала в духе барышни. Повар остановился.
– Что это вы, сударь, забыли нас? – сказал он, – а мы уж недели полторы как переехали.
– Да, может быть, вы… не разобрались, не принимаете?
– Какое, сударь, не принимаем: уж все перебывали, только вас нет; барыня не
надивится. Вот его сиятельство так каждый день изволит жаловать… такой добрый барин. Я
намедни ходил к нему с какой-то тетрадкой от барышни – красненькую пожаловал.
– Какой же ты дурак! – сказал Адуев и бросился бежать от болтуна. Он прошел вечером
мимо квартиры Любецких. Светло. У подъезда карета.
– Чья карета? – спросил он.
– Графа Новинского.
На другой, на третий день то же. Наконец однажды он вошел. Мать приняла его
радушно, с упреками за отсутствие, побранила, что не трет грудь оподельдоком; Наденька –
покойно, граф – вежливо. Разговор не вязался.
Так был он раза два. Напрасно он выразительно глядел на Наденьку; она как будто не
замечала его взглядов, а прежде как замечала! бывало, он говорит с матерью, а она станет
напротив него, сзади Марьи Михайловны, делает ему гримасы, шалит и смешит его.
Им овладела невыносимая тоска. Он думал о том только, как бы свергнуть с себя этот
добровольно взятый крест. Ему хотелось добиться объяснения. «Какой бы ни был ответ, –
думал он, – все равно, лишь бы превратить сомнение в известность».
Долго обдумывал он, как приняться за дело, наконец выдумал что-то и пошел к
Любецким.
Все благоприятствовало ему. Кареты у подъезда не было. Тихо прошел он залу и на
минуту остановился перед дверями гостиной, чтобы перевести дух. Там Наденька играла на
фортепиано. Дальше через комнату сама Любецкая сидела на диване и вязала шарф.
Наденька, услыхавши шаги в зале, продолжала играть тише и вытянула головку вперед. Она
с улыбкой ожидала появления гостя. Гость появился, и улыбка мгновенно исчезла; место ее
заменил испуг. Она немного изменилась в лице и встала со стула. Не этого гостя ожидала
она.
Александр молча поклонился и, как тень, прошел дальше, к матери. Он шел тихо, без
прежней уверенности, с поникшей головой. Наденька села и продолжала играть, озираясь по
временам беспокойно назад.
Через полчаса мать зачем-то вызвали из комнаты. Александр пришел к Наденьке. Она
встала и хотела идти.
– Надежда Александровна! – сказал он уныло, – подождите, уделите мне пять минут, не
более.
– Я не могу слушать вас! – сказала она и пошла было прочь, – в последний раз вы
были…
– Я был виноват тогда. Теперь буду говорить иначе, даю вам слово: вы не услышите ни
одного упрека. Не отказывайте мне, может быть, в последний раз. Объяснение необходимо:
ведь вы мне позволили просить у маменьки вашей руки. После того случилось много
такого… что… словом – мне надо повторить вопрос. Сядьте и продолжайте играть:
маменька лучше не услышит; ведь это не в первый раз…
Она машинально повиновалась: слегка краснея, начала брать аккорды и в тревожном
ожидании устремила на него взгляд.
– Куда же вы ушли, Александр Федорыч? – спросила мать, воротясь на свое место.
– Я хотел поговорить с Надеждой Александровной о… литературе, – отвечал он.
– Ну поговорите, поговорите: в самом деле, давно вы не говорили.