Page 95 - Обыкновенная история

– Если люди не способны, так и не должна быть… – сказал Петр Иваныч.
– Но бывали же примеры…
– Это исключения, а исключения почти всегда не хороши. «Окровавленные объятия,
страшная клятва, удар кинжала!..»
И он опять засмеялся.
– Ну-ка, прочти о любви, – продолжал он, – у меня и сон прошел.
– Если это может доставить вам случай посмеяться еще – извольте! – сказал Александр
и начал читать следующее:
«Любить – значит не принадлежать себе, перестать жить для себя, перейти в
существование другого, сосредоточить на одном предмете все человеческие чувства –
надежду, страх, горесть, наслаждение; любить – значит жить в бесконечном…»
– Черт знает, что такое! – перебил Петр Иваныч, – какой набор слов!
– Нет, это очень хорошо! мне нравится, – заметила Лизавета Александровна. –
Продолжайте, Александр.
«Не знать предела чувству, посвятить себя одному существу, – продолжал Александр
читать, – и жить, мыслить только для его счастия, находить величие в унижении,
наслаждение в грусти и грусть в наслаждении, предаваться всевозможным
противоположностям, кроме любви и ненависти. Любить – значит жить в идеальном
мире…»
Петр Иваныч покачал при этом головой.
«В идеальном мире (продолжал Александр), превосходящем блеском и великолепием
всякий блеск и великолепие. В этом мире небо кажется чище, природа роскошнее; разделять
жизнь и время на два разделения – присутствие и отсутствие, на два времени года – весну и
зиму; первому соответствует весна, зима второму, – потому что, как бы ни были прекрасны
цветы и чиста лазурь неба, но в отсутствии вся прелесть того и другого помрачается; в целом
мире видеть только одно существо и в этом существе заключать вселенную… Наконец,
любить – значит подстерегать каждый взгляд любимого существа, как бедуин подстерегает
каждую каплю росы для освежения запекшихся от зноя уст; волноваться в отсутствии его
роем мыслей, а при нем не уметь высказать ни одной, стараться превзойти друг друга в
пожертвованиях…»
– Довольно, ради бога, довольно! – перебил Петр Иваныч, – терпенья нет! ты рвать
хотел: рви же, рви скорей! вот так!
Петр Иваныч даже встал с кресел и начал ходить взад и вперед по комнате.
– Неужели был век, когда не шутя думали так и проделывали все это? – сказал он. –
Неужели все, что пишут о рыцарях и пастушках, не обидная выдумка на них? И как достает
охоты расшевеливать и анализировать так подробно эти жалкие струны души
человеческой… любовь! придавать всему этому такое значение…
Он пожал плечами.
– Зачем, дядюшка, уноситься так далеко? – сказал Александр, – я сам чувствую в себе
эту силу любви и горжусь ею. Мое несчастие состоит в том только, что я не встретил
существа, достойного этой любви и одаренного такою же силой…
– Сила любви! – повторил Петр Иваныч, – все равно, если б ты сказал – сила слабости.
– Это не по тебе, Петр Иваныч, – заметила Лизавета Александровна, – ты не хочешь
верить существованию такой любви и в других…
– А ты? неужели ты веришь? – спросил Петр Иваныч, подходя к ней, – да нет, ты
шутишь! Он еще ребенок и не знает ни себя, ни других, а тебе было бы стыдно! Неужели ты
могла бы уважать мужчину, если б он полюбил так?.. Так ли любят?..
Лизавета Александровна оставила свою работу.
– Как же? – спросила она тихо, взяв его за руки и притягивая к себе.
Петр Иваныч тихо высвободил свои руки из ее рук и украдкой показал на Александра,
который стоял у окна, спиной к ним, и опять начал совершать свое хождение по комнате.
– Как! – говорил он, – будто ты не слыхала, как любят!..