Page 93 - Обыкновенная история

– Как для вас пококетничать, – заметил Петр Иваныч. – Всякому свое, моя милая! Чего
же еще?
– Чего! а сердце! об этом никогда и речи нет.
– Вот еще!
– Мы очень умны: как нам заниматься такими мелочами? Мы ворочаем судьбами
людей. Смотрят что у человека в кармане да в петлице фрака, а до остального и дела нет.
Хотят, чтоб и все были такие! Нашелся между ними один чувствительный, способный
любить и заставить любить себя…
– Славно он заставил любить себя эту… как ее? Верочку, что ли? – заметил Петр
Иваныч.
– Нашел кого поставить с ним наравне! это насмешка судьбы. Она всегда, будто
нарочно, сведет нежного, чувствительного человека с холодным созданием! Бедный
Александр! У него ум нейдет наравне с сердцем, вот он и виноват в глазах тех, у кого ум
забежал слишком вперед, кто хочет взять везде только рассудком…
– Согласись, однако, что это главное; иначе…
– Не соглашусь, ни за что не соглашусь: это главное там на заводе, может быть, а вы
забываете, что у человека есть еще чувство…
– Пять! – сказал Адуев, – я еще это в азбуке затвердил.
– И досадно и грустно! – прошептала Лизавета Александровна.
– Ну, ну, не сердись: я сделаю все, что прикажешь, только научи – как! – сказал Петр
Иваныч.
– А ты дай ему легкий урок…
– Нагоняй? изволь, это мое дело.
– Вот уж и нагоняй! Ты объясни ему поласковее, чего можно требовать и ожидать от
нынешних друзей; скажи, что друг не так виноват, как он думает… Да мне ли учить тебя? ты
такой умный… так хорошо хитришь… – прибавила Лизавета Александровна.
Петр Иваныч при последнем слове немного нахмурился.
– Мало ли там у вас было искренних излияний? – сказал он сердито, – шептались,
шептались и все еще не перешептали всего о дружбе да о любви; теперь меня путают…
– Зато это в последний раз, – сказала Лизавета Александровна, – я надеюсь, что после
этого он утешится.
Петр Иваныч недоверчиво покачал головой.
– Есть ли у него деньги? – спросил он, – может быть, нет, он и того…
– Только деньги на уме! Он готов был бы отдать все деньги за одно приветливое слово
друга.
– Чего доброго: от него станется! Раз он и так дал там, у себя в департаменте,
чиновнику денег за искренние излияния… Вот кто-то позвонил: не он ли? Что надо сделать?
повтори: дать ему нагоняй… еще что? денег?
– Какой нагоняй! ты, пожалуй, хуже наделаешь. О дружбе я просила тебя поговорить, о
сердце, да поласковее, повнимательнее…
Александр молча поклонился, молча и много ел за обедом, а в антрактах катал шарики
из хлеба и смотрел на бутылки и графины исподлобья. После обеда он взялся было за шляпу.
– Куда же ты? – спросил Петр Иваныч, – посиди с нами.
Александр молча повиновался. Петр Иваныч думал, как бы приступить к делу
понежнее и половчее, и вдруг спросил скороговоркою:
– Я слышал, Александр, что друг твой поступил с тобой как-то коварно?
При этих неожиданных словах Александр встряхнул головой, как будто его ранили, и
устремил полный упрека взгляд на тетку. Она тоже не ожидала такого крутого приступа к
делу и сначала опустила голову на работу, потом также с упреком поглядела на мужа; но он
был под двойной эгидою пищеварения и дремоты и оттого не почувствовал рикошета этих
взглядов.
Александр отвечал на его вопрос чуть слышным вздохом.