Page 152 - Обломов

Обломов хотя и прожил молодость в кругу всезнающей, давно решившей все
жизненные вопросы, ни во что не верующей и все холодно, мудро анализирующей
молодежи, но в душе у него теплилась вера в дружбу, в любовь, в людскую честь, и сколько
ни ошибался он в людях, сколько бы ни ошибся еще, страдало его сердце, но ни разу не
пошатнулось основание добра и веры в него. Он втайне поклонялся чистоте женщины,
признавал ее власть и права и приносил ей жертвы.
Но у него недоставало характера явно признать учение добра и уважения к невинности.
Тихонько он упивался ее ароматом, но явно иногда приставал к хору циников, трепетавших
даже подозрения в целомудрии или уважении к нему, и к буйному хору их прибавлял и свое
легкомысленное слово.
Он никогда не вникал ясно в то, как много весит слово добра, правды, чистоты,
брошенное в поток людских речей, какой глубокий извив прорывает оно, не думал, что,
сказанное бодро и громко, без краски ложного стыда, а с мужеством, оно не потонет в
безобразных криках светских сатиров, а погрузится, как перл, в пучину общественной жизни,
и всегда найдется для него раковина.
Многие запинаются на добром слове, рдея от стыда, и смело, громко произносят
легкомысленное слово, не подозревая, что оно тоже, к несчастью, не пропадает даром,
оставляя длинный след зла, иногда неистребимого.
Зато Обломов был прав на деле: ни одного пятна, упрека в холодном, бездушном
цинизме, без увлечения и без борьбы, не лежало на его совести. Он не мог слушать
ежедневных рассказов о том, как один переменил лошадь, мебель, а тот — женщину… и
какие издержки повели за собой перемены…
Не раз он страдал за утраченное мужчиной достоинство и честь, плакал о грязном
падении чужой ему женщины, но молчал, боясь света.
Надо было угадать это: Ольга угадала.
Мужчины смеются над такими чудаками, но женщины сразу узнают их, чистые,
целомудренные женщины любят их — по сочувствию, испорченные ищут сближения с ними
— чтоб освежиться от порчи.
Лето подвигалось, уходило. Утра и вечера становились темны и сыры. Не только
сирени — и липы отцвели, ягоды отошли. Обломов и Ольга виделись ежедневно.
Он догнал жизнь, то есть усвоил опять все, от чего отстал давно, знал, зачем
французский посланник выехал из Рима, зачем англичане посылают корабли с войском на
Восток, интересовался, когда проложат новую дорогу в Германии или Франции. Но насчет
дороги через Обломовку в большое село не помышлял, в палате доверенность не
засвидетельствовал и Штольцу ответа на письма не послал.
Он усвоил только то, что вращалось в кругу ежедневных разговоров в доме Ольги, что
читалось в получаемых там газетах, и довольно прилежно, благодаря настойчивости Ольги,
следил за текущей иностранной литературой. Все остальное утопало в сфере чистой любви.
Несмотря на частые видоизменения в этой розовой атмосфере, главным основанием
была безоблачность горизонта. Если Ольге приходилось иногда раздумываться над
Обломовым, над своей любовью к нему, если от этой любви оставалось праздное время и
праздное место в сердце, если вопросы ее не все находили полный и всегда готовый ответ в
его голове и воля его молчала на призыв ее воли, и на ее бодрость и трепетанье жизни он
отвечал только неподвижно-страстным взглядом, — она впадала в тягостную задумчивосгь:
что-то холодное, как змея, вползало в сердце, отрезвляло ее от мечты, и теплый, сказочный
мир любви превращался в какой-то осенний день, когда все предметы кажутся в сером цвете.
Она искала, отчего происходит эта неполнота, неудовлетворенность счастья? Чего
недостает ей? Что еще нужно? Ведь это судьба — назначение любить Обломова? Любовь эта
оправдывается его кротостью, чистой верой в добро, а пуще всего нежностью, нежностью,
какой она не видала никогда в глазах мужчины.
Что ж за дело, что не на всякий взгляд ее он отвечает понятным взглядом, что не то
звучит иногда в его голосе, что ей как будто уже звучало однажды, не то во сне, не то