Page 3 - Очарованный странник

"Что же твоей чистоте угодно от моего недостоинства?"
А святой Сергий отвечает:
"Милости хощу".
"Кому же повелишь явить ее?"
А угодник и наименовал того попика, что за пьянство места лишен, и сам удалился; а
владыко проснулись и думают: "К чему это причесть: простой это сон, или мечтание, или
духоводительное видение?" И стали они размышлять и, как муж ума во всем свете
именитого, находят, что это простой сон, потому что статочное ли дело, что святой Сергий,
постник и доброго, строгого жития блюститель, ходатайствовал об иерее слабом, творящем
житие с небрежением. Ну-с, хорошо: рассудили так его высокопреосвященство и оставили
все это дело естественному оного течению, как было начато, а сами провели время, как им
надлежало, и отошли опять в должный час ко сну. Но только что они снова опочили, как
снова видение, и такое, что великий дух владыки еще в большее смятение повергло. Можете
вообразить: грохот... такой страшный грохот, что ничем его невозможно выразить... Скачут...
числа им нет, сколько рыцарей... несутся, все в зеленом убранстве, латы и перья, и кони что
львы, вороные, а впереди их горделивый стратопедарх* в таком же уборе, и куда помахнет
темным знаменем, туда все и скачут, а на знамени змей. Владыка не знают, к чему этот
поезд, а оный горделивец командует: "Терзайте, - говорит, - их: теперь нет их
молитвенника", - и проскакал мимо; а за сим стратопедархом его воины, а за ними, как стая
весенних гусей тощих, потянулись скучные тени, и вс? кивают владыке грустно и жалостно,
и вс? сквозь плач тихо стонут: "Отпусти его! - он один за нас молится". Владыко как
изволили встать, сейчас посылают за пьяным попиком и расспрашивают: как и за кого он
молится? А поп по бедности духовной весь перед святителем растерялся и говорит: "Я,
владыко, как положено совершаю". И насилу его высокопреосвященство добились, что он
повинился: "Виноват, - говорит, - в одном, что сам, слабость душевную имея и от отчаяния
думая, что лучше жизни себя лишить, я всегда на святой проскомидии* за без покаяния
скончавшихся и руки на ся наложивших молюсь..." Ну, тут владыка и поняли, что то за тени
пред ним в сидении, как тощие гуси, плыли, и не восхотели радовать тех демонов, что
впереди их спешили с губительством, и благословили попика: "Ступай - изволили сказать, -
и к тому не согрешай, а за кого молился - молись", - и опять его на место отправили. Так вот
он, этакий человек, всегда таковым людям, что жизни борения не переносят, может быть
полезен, ибо он уже от дерзости своего призвания не отступит и все будет за них создателю
докучать, и тот должен будет их простить.
- Почему же "должен"?
- А потому, что "толцытеся"; ведь это от него же самого повелено, так ведь уже это не
переменится же-с.
- А скажите, пожалуйста, кроме этого московского священника за самоубийц разве
никто не молится?
- А не знаю, право, как вам на это что доложить? Не следует, говорят, будто бы за них
бога просить, потому что они самоуправцы, а впрочем, иные, сего не понимая, и о них
молятся. На троицу, не то на духов день, однако, кажется даже всем позволено за них
молиться. Тогда и молитвы такие особенные читаются. Чудесные молитвы, чувствительные;
кажется, всегда бы их слушал.
- А их нельзя разве читать в другие дни?
- Не знаю-с. Об этом надо спросить у кого-нибудь из начитанных: те, думается, должны
бы знать; да как мне это ни к чему, об этом говорить.
- А в служении вы не замечали, чтобы эти молитвы когда-нибудь повторялись?
- Нет-с, не замечал; да и вы, впрочем, на мои слова в этом не полагайтесь, потому что я
ведь у службы редко, бываю.
- Отчего же это?
- Занятия мои мне не позволяют.
- Вы иеромонах* или иеродиакон?