Page 109 - Отцы и дети
P. 109

– Ну,  беседуйте  скорее,  только  не  по-латыни;  я  ведь  понимаю,  что  значит:  jam
               moritur. 150
                     – Der  Herr  scheint  des  Deutschen  mächtig  zu  sein, 151   –  начал  новый  питомец
               Эскулапа, обращаясь к Василию Ивановичу.
                     – Их… габе …   152   Говорите уж лучше по-русски, – промолвил старик.
                     – А, а! так этто фот как этто…    Пошалуй…
                     И консультация началась.
                     Полчаса спустя Анна Сергеевна в сопровождении Василия Ивановича вошла в кабинет.
               Доктор успел шепнуть ей, что нечего и думать о выздоровлении больного.
                     Она  взглянула  на  Базарова…  и  остановилась  у  двери,  до  того  поразило  ее  это
               воспаленное и в то же время мертвенное лицо с устремленными на нее мутными глазами.
               Она просто испугалась каким-то холодным и томительным испугом; мысль, что она не то бы
               почувствовала, если бы точно его любила, – мгновенно сверкнула у ней в голове.
                     – Спасибо, – усиленно заговорил он, – я этого не ожидал. Это доброе дело. Вот мы еще
               раз и увиделись, как вы обещали.
                     – Анна Сергеевна так была добра… – начал Василий Иванович.
                     – Отец, оставь нас. Анна Сергеевна, вы позволяете? Кажется, теперь…
                     Он указал головою на свое распростертое бессильное тело.
                     Василий Иванович вышел.
                     – Ну,  спасибо, –  повторил  Базаров. –  Это  по-царски…  Говорят,  цари  тоже  посещают
               умирающих.
                     – Евгений Васильич, я надеюсь…
                     – Эх, Анна Сергеевна, станемте говорить правду. Со мной кончено. Попал под колесо.
               И выходит, что нечего было думать о будущем. Старая шутка смерть, а каждому внове. До
               сих пор не трушу… а там придет беспамятство, и фюить!    (Он слабо махнул рукой.) Ну, что
               ж мне вам сказать… я любил вас! это и прежде не имело никакого смысла, а теперь подавно.
               Любовь  – форма, а моя собственная форма уже разлагается. Скажу я лучше, что какая вы
               славная! И теперь вот вы стоите, такая красивая…
                     Анна Сергеевна невольно содрогнулась.
                     – Ничего,  не  тревожьтесь…  сядьте  там…  Не  подходите  ко  мне:  ведь  моя  болезнь
               заразительная.
                     Анна Сергеевна быстро перешла комнату и села на кресло возле дивана, на котором
               лежал Базаров.
                     – Великодушная! – шепнул он. – Ох, как близко, и какая молодая, свежая, чистая… в
               этой гадкой комнате!.. Ну, прощайте! Живите долго, это лучше всего, и пользуйтесь, пока
               время.  Вы  посмотрите,  что  за  безобразное  зрелище:  червяк  полураздавленный,  а  еще
               топорщится.  И  ведь  тоже  думал:  обломаю  дел  много,  не  умру,  куда!  задача  есть,  ведь  я
               гигант! А теперь вся задача гиганта – как бы умереть прилично, хотя никому до этого дела
               нет… Все равно: вилять хвостом не стану.
                     Базаров  умолк  и  стал  ощупывать  рукой  свой  стакан.  Анна  Сергеевна  подала  ему
               напиться, не снимая перчаток и боязливо дыша.
                     – Меня вы забудете, – начал он опять, – мертвый живому не товарищ. Отец вам будет
               говорить,  что  вот,  мол,  какого  человека  Россия  теряет…  Это  чепуха;  но  не  разуверяйте
               старика. Чем бы дитя ни тешилось… вы знаете. И мать приласкайте. Ведь таких людей, как
               они, в вашем большом свете днем с огнем не сыскать… Я нужен России… Нет, видно, не


                 150   Уже умирает (лат.).

                 151   Сударь, по-видимому, владеет немецким языком (нем.).

                 152   Я… имею… (нем.   ich habe).
   104   105   106   107   108   109   110   111   112