Page 166 - Преступление и наказание

крестьянская реформа обошла: леса да луга заливные, доход-то и не теряется; но… не пойду
я туда; и прежде надоело: хожу третий день и не признаюсь никому… А тут еще город! То
есть как это он сочинился у нас, скажите пожалуйста! Город канцеляристов и всевозможных
семинаристов! Право, я многого здесь прежде не примечал, лет восемь-то назад, когда тут
валандался… На одну только анатомию теперь и надеюсь, ей-богу!
— На какую анатомию?
— А насчет этих клубов, Дюссотов, пуантов этих ваших 46 или, пожалуй, вот еще
прогрессу — ну, это пусть будет без нас, — продолжал он, не заметив опять вопроса. — Да и
охота шулером-то быть?
— А вы были и шулером?
— Как же без этого? Целая компания нас была, наиприличнейшая, лет восемь назад;
проводили время; и всё, знаете, люди с манерами, поэты были, капиталисты были. Да и
вообще у нас, в русском обществе, самые лучшие манеры у тех, которые биты бывали, —
заметили вы это? Это ведь я в деревне теперь опустился. А все-таки посадили было меня
тогда в тюрьму за долги, гречонка один нежинский. Тут и подвернулась Марфа Петровна,
поторговалась и выкупила меня за тридцать тысяч сребреников. (Всего-то я семьдесят тысяч
был должен). Сочетались мы с ней законным браком, и увезла она меня тотчас же к себе в
деревню, как какое сокровище. Она ведь старше меня пятью годами. Очень любила. Семь лет
из деревни не выезжал. И заметьте, всю-то жизнь документ против меня, на чужое имя, в
этих тридцати тысячах держала, так что задумай я в чем-нибудь взбунтоваться, — тотчас же
в капкан! И сделала бы! У женщин ведь это всё вместе уживается.
— А если бы не документ, дали бы тягу?
— Не знаю, как вам сказать. Меня этот документ почти не стеснял. Никуда мне не
хотелось, а за границу Марфа Петровна и сама меня раза два приглашала, видя, что я скучал.
Да что! За границу я прежде ездил, и всегда мне тошно бывало. Не то чтоб, а вот заря
занимается, залив Неаполитанский, море, смотришь, и как-то грустно. Всего противнее, что
ведь действительно о чем-то грустишь! Нет, на родине лучше: тут, по крайней мере, во всем
других винишь, а себя оправдываешь. Я бы, может, теперь в экспедицию на Северный полюс
поехал, потому j'ai le vin mauvais, 47 и пить мне противно, а кроме вина ничего больше не
остается. Пробовал. А что, говорят, Берг в воскресенье в Юсуповом саду на огромном шаре
48
полетит, попутчиков за известную плату приглашает, правда?
— Что ж, вы полетели бы?
— Я? Нет… так… — пробормотал Свидригайлов, действительно как бы задумавшись.
«Да что он, в самом деле, что ли?» — подумал Раскольников.
— Нет, документ меня не стеснял, — продолжал Свидригайлов раздумчиво, — это я
сам из деревни не выезжал. Да и уж с год будет, как Марфа Петровна в именины мои мне и
документ этот возвратила, да еще вдобавок примечательную сумму подарила. У ней ведь
был капитал. «Видите, как я вам доверяю, Аркадий Иванович», — право, так и выразилась.
Вы не верите, что так выразилась? А знаете: ведь я хозяином порядочным в деревне стал;
меня в околотке знают. Книги тоже выписывал. Марфа Петровна сперва одобряла, а потом
всё боялась, что я заучусь.
— Вы по Марфе Петровне, кажется, очень скучаете?

46 …Дюссотов, пуантов этих ваших… — Дюссо (Dussot) — владелец ресторана в Петербурге; пуант
(франц. point) — место гуляний.

47 я в пьяном виде нехорош (франц.) — Ред.

48 …говорят, Берг в воскресенье в Юсуповом саду на огромном шаре полетит… — Берг — владелец
увеселительных аттракционов в тогдашнем Петербурге; в газетных объявлениях именовал себя балетмейстером
и воздухоплавателем.