Page 173 - Преступление и наказание

что Пульхерия Александровна опять затревожилась.
— Марфа Петровна умерла, вы слышали? — начала она, прибегая к своему
капитальному средству.
— Как же, слышал-с. По первому слуху был уведомлен и даже приехал вам теперь
сообщить, что Аркадий Иванович Свидригайлов, немедленно после похорон супруги,
отправился поспешно в Петербург. Так, по крайней мере, по точнейшим известиям, которые
я получил.
— В Петербург? Сюда? — тревожно спросила Дунечка и переглянулась с матерью.
— Точно так-с, и уж, разумеется, не без целей, приняв во внимание поспешность
выезда и, вообще, предшествовавшие обстоятельства.
— Господи! Да неужели он и тут не оставит Дунечку в покое? — вскрикнула
Пульхерия Александровна.
— Мне кажется, особенно тревожиться нечего, ни вам, ни Авдотье Романовне, конечно
если сами не пожелаете входить в какие бы то ни было с ним отношения. Что до меня
касается, я слежу, и теперь разыскиваю, где он остановился…
— Ах, Петр Петрович, вы не поверите, до какой степени вы меня теперь испугали! —
продолжала Пульхерия Александровна. — Я его всего только два раза видела, и он мне
показался ужасен, ужасен! Я уверена, что он был причиною смерти покойницы Марфы
Петровны.
— Насчет этого нельзя заключить. Я имею известия точные. Не спорю, может быть, он
способствовал ускоренному ходу вещей, так сказать, нравственным влиянием обиды; но что
касается поведения и, вообще нравственной характеристики лица, то я с вами согласен. Не
знаю, богат ли он теперь и что именно оставила ему Марфа Петровна; об этом мне будет
известно в самый непродолжительный срок; но уж, конечно, здесь, в Петербурге, имея хотя
бы некоторые денежные средства, он примется тотчас за старое. Это самый развращенный и
погибший в пороках человек, из всех подобного рода людей! Я имею значительное
основание предполагать, что Марфа Петровна, имевшая несчастие столь полюбить его и
выкупить из долгов, восемь лет назад, послужила ему еще и в другом отношении:
единственно ее старанием и жертвами затушено было, в самом начале, уголовное дело, с
примесью зверского и, так сказать, фантастического душегубства, за которое он весьма и
весьма мог бы прогуляться в Сибирь. Вот каков этот человек, если хотите знать.
— Ах, господи! — вскричала Пульхерия Александровна. Раскольников внимательно
слушал.
— Вы правду говорите, что имеете об этом точные сведения? — спросила Дуня, строго
и внушительно.
— Я говорю только то, что слышал сам, по секрету, от покойницы Марфы Петровны.
Надо заметить, что с юридической точки зрения дело это весьма темное. Здесь жила, да и
теперь, кажется, проживает некоторая Ресслих, иностранка и сверх того мелкая
процентщица, занимающаяся и другими делами. С этою-то Ресслих господин Свидригайлов
находился издавна в некоторых весьма близких и таинственных отношениях. У ней жила
дальняя родственница, племянница кажется, глухонемая, девочка лет пятнадцати и даже
четырнадцати, которую эта Ресслих беспредельно ненавидела и каждым куском попрекала;
даже бесчеловечно била. Раз она найдена была на чердаке удавившеюся. Присуждено, что от
самоубийства. После обыкновенных процедур тем дело и кончилось, но впоследствии
явился, однако, донос, что ребенок был… жестоко оскорблен Свидригайловым. Правда, всё
это было темно, донос был от другой же немки, отъявленной женщины и не имевшей
доверия; наконец, в сущности, и доноса не было, благодаря стараниям и деньгам Марфы
Петровны; всё ограничилось слухом. Но, однако, этот слух был многознаменателен. Вы,
конечно, Авдотья Романовна, слышали тоже у них об истории с человеком Филиппом,
умершим от истязаний, лет шесть назад, еще во время крепостного права.
— Я слышала, напротив, что этот Филипп сам удавился.
— Точно так-с, но принудила или, лучше сказать, склонила его к насильственной