Page 172 - Преступление и наказание

вышло: он смотрит в сторону, и я смотрю в сторону. Я, наконец, поднес к его роже кулак и
сказал, что размозжу его, по-родственному. Он только посмотрел на меня. Я плюнул и ушел,
вот и всё. Очень глупо. С Заметовым я ни слова. Только видишь: я думал, что подгадил, а
мне, сходя с лестницы, мысль одна пришла, так и осенила меня: из чего мы с тобой
хлопочем? Ведь если б тебе опасность была, или там что-нибудь, ну конечно. А ведь тебе
что! Ты тут ни при чем, так наплевать на них; мы же над ними насмеемся потом, а я бы на
твоем месте их еще мистифировать стал. Ведь как им стыдно-то потом будет! Плюнь; потом
и поколотить можно будет, а теперь посмеемся!
— Разумеется, так! — ответил Раскольников. «А что-то ты завтра скажешь?» —
подумал он про себя. Странное дело, до сих пор еще ни разу не приходило ему в голову: «что
подумает Разумихин, когда узнает?» Подумав это, Раскольников пристально поглядел на
него. Теперешним же отчетом Разумихина о посещении Порфирия он очень немного был
заинтересован: так много убыло с тех пор и прибавилось!..
В коридоре они столкнулись с Лужиным: он явился ровно в восемь часов и отыскивал
нумер, так что все трое вошли вместе, но не глядя друг на друга и не кланяясь. Молодые
люди прошли вперед, а Петр Петрович, для приличия, замешкался несколько в прихожей,
снимая пальто. Пульхерия Александровна тотчас же вышла встретить его на пороге. Дуня
здоровалась с братом.
Петр Петрович вошел и довольно любезно, хотя и с удвоенною солидностью,
раскланялся с дамами. Впрочем, смотрел так, как будто немного сбился и еще не нашелся.
Пульхерия Александровна, тоже как будто сконфузившаяся, тотчас же поспешила рассадить
всех за круглым столом, на котором кипел самовар. Дуня и Лужин поместились напротив
друг друга по обоим концам стола. Разумихин и Раскольников пришлись напротив
Пульхерии Александровны — Разумихин ближе к Лужину, а Раскольников подле сестры.
Наступило мгновенное молчание. Петр Петрович не спеша вынул батистовый платок,
от которого понесло духами, и высморкался с видом хотя и добродетельного, но всё же
несколько оскорбленного в своем достоинстве человека, и притом твердо решившегося
потребовать объяснений. Ему еще в передней пришла было мысль: не снимать пальто и
уехать и тем строго и внушительно наказать обеих дам, так чтобы разом дать всё
почувствовать. Но он не решился. Притом этот человек не любил неизвестности, а тут надо
было разъяснить: если так явно нарушено его приказание, значит, что-нибудь да есть, а стало
быть, лучше наперед узнать; наказать же всегда будет время, да и в его руках.
— Надеюсь, путешествие прошло благополучно? — официально обратился он к
Пульхерии Александровне.
— Слава богу, Петр Петрович.
— Весьма приятно-с. И Авдотья Романовна тоже не устали?
— Я-то молода и сильна, не устану, а мамаше так очень тяжело было, — ответила
Дунечка.
— Что делать-с; наши национальные дороги весьма длинны. Велика так называемая
«матушка Россия»… Я же, при всем желании, никак не мог вчера поспешить к встрече.
Надеюсь, однако, что всё произошло без особых хлопот?
— Ах, нет, Петр Петрович, мы были очень обескуражены, — с особой интонацией
поспешила заявить Пульхерия Александровна, — и если б сам бог, кажется, не послал нам
вчера Дмитрия Прокофьича, то мы просто бы так и пропали. Вот они, Дмитрий Прокофьич
Разумихин, — прибавила она, рекомендуя его Лужину.
— Как же, имел удовольствие… вчера, — пробормотал Лужин, неприязненно
покосившись на Разумихина, затем нахмурился и примолк. Да и вообще Петр Петрович
принадлежал к разряду людей, по-видимому чрезвычайно любезных в обществе и особенно
претендующих на любезность, но которые, чуть что не по них, тотчас же и теряют все свои
средства и становятся похожими скорее на мешки с мукой, чем на развязных и оживляющих
общество кавалеров. Все опять примолкли: Раскольников упорно молчал, Авдотья
Романовна до времени не хотела прерывать молчания, Разумихину нечего было говорить, так