Page 76 - Преступление и наказание

запереться на крючок, но рука не поднялась… да и бесполезно! Страх, как лед, обложил его
душу, замучил его, окоченил его… Но вот наконец весь этот гам, продолжавшийся верных
десять минут, стал постепенно утихать. Хозяйка стонала и охала, Илья Петрович всё еще
грозил и ругался… Но вот наконец, кажется, и он затих; вот уж и не слышно его; «неужели
ушел! Господи!» Да, вот уходит и хозяйка, всё еще со стоном и плачем… вот и дверь у ней
захлопнулась… Вот и толпа расходится с лестниц по квартирам, — ахают, спорят,
перекликаются, то возвышая речь до крику, то понижая до шепоту. Должно быть, их много
было; чуть ли не весь дом сбежался. «Но боже, разве всё это возможно! И зачем, зачем он
приходил сюда!»
Раскольников в бессилии упал на диван, но уже не мог сомкнуть глаз; он пролежал с
полчаса в таком страдании, в таком нестерпимом ощущении безграничного ужаса, какого
никогда еще не испытывал. Вдруг яркий свет озарил его комнату: вошла Настасья со свечой
и с тарелкой супа. Посмотрев на него внимательно и разглядев, что он не спит, она поставила
свечку на стол и начала раскладывать принесенное: хлеб, соль, тарелку, ложку.
— Небось со вчерашнего не ел. Целый-то день прошлялся, а самого лихоманка бьет.
— Настасья… за что били хозяйку?
Она пристально на него посмотрела.
— Кто бил хозяйку?
— Сейчас… полчаса назад, Илья Петрович, надзирателя помощник, на лестнице… За
что он так ее избил? и… зачем приходил?..
Настасья молча и нахмурившись его рассматривала и долго так смотрела. Ему очень
неприятно стало от этого рассматривания, даже страшно.
— Настасья, что ж ты молчишь? — робко проговорил он наконец слабым голосом.
— Это кровь, — отвечала она наконец, тихо и как будто про себя говоря.
— Кровь!.. Какая кровь?.. — бормотал он, бледнея и отодвигаясь к стене. Настасья
продолжала молча смотреть на него.
— Никто хозяйку не бил, — проговорила она опять строгим и решительным голосом.
Он смотрел на нее, едва дыша.
— Я сам слышал… я не спал… я сидел, — еще робче проговорил он. — Я долго
слушал… Приходил надзирателя помощник… На лестницу все сбежались, из всех квартир…
— Никто не приходил. А это кровь в тебе кричит. Это когда ей выходу нет и уж
печенками запекаться начнет, тут и начнет мерещиться… Есть-то станешь, что ли?
Он не отвечал. Настасья всё стояла над ним, пристально глядела на него и не уходила.
— Пить дай… Настасьюшка.
Она сошла вниз и минуты через две воротилась с водой в белой глиняной кружке; но он
уже не помнил, что было дальше. Помнил только, как отхлебнул один глоток холодной воды
и пролил из кружки на грудь. Затем наступило беспамятство.

III

Он, однако ж, не то чтоб уж был совсем в беспамятстве во всё время болезни: это было
лихорадочное состояние, с бредом и полусознанием. Многое он потом припомнил. То
казалось ему, что около него собирается много народу и хотят его взять и куда-то вынести,
очень об нем спорят и ссорятся. То вдруг он один в комнате, все ушли и боятся его, и только
изредка чуть-чуть отворяют дверь посмотреть на него, грозят ему, сговариваются об чем-то
промеж себя, смеются и дразнят его. Настасью он часто помнил подле себя; различал и еще
одного человека, очень будто бы ему знакомого, но кого именно — никак не мог догадаться
и тосковал об этом, даже и плакал. Иной раз казалось ему, что он уже с месяц лежит; в
другой раз — что всё тот же день идет. Но об том — об том он совершенно забыл; зато
ежеминутно помнил, что об чем-то забыл, чего нельзя забывать, — терзался, мучился,
припоминая, стонал, впадал в бешенство или в ужасный, невыносимый страх. Тогда он