Page 81 - Преступление и наказание

— Вижу, брат, — проговорил он через минуту, — что опять из себя дурака свалял.
Думал было тебя развлечь и болтовней потешить, а, кажется, только желчь нагнал.
— Это тебя я не узнавал в бреду? — спросил Раскольников, тоже помолчав с минуту и
не оборачивая головы.
— Меня, и даже в исступление входили по сему случаю, особенно когда я раз Заметова
приводил.
— Заметова?.. Письмоводителя?.. Зачем? — Раскольников быстро оборотился и уперся
глазами в Разумихина.
— Да чего ты так… Что встревожился? Познакомиться с тобой пожелал; сам пожелал,
потому что много мы с ним о тебе переговорили… Иначе, от кого ж бы я про тебя-то столько
узнал? Славный, брат, он малый, чудеснейший… в своем роде, разумеется. Теперь приятели;
чуть не ежедневно видимся. Ведь я в эту часть переехал. Ты не знаешь еще? Только что
переехал. У Лавизы с ним раза два побывали. Лавизу-то помнишь, Лавизу Ивановну?
— Бредил я что-нибудь?
— Еще бы! Себе не принадлежали-с.
— О чем я бредил?
— Эвося! О чем бредил? Известно о чем бредит… Ну, брат, теперь, чтобы времени не
терять, за дело.
Он встал со стула и схватился за фуражку.
— О чем бредил?
— Эк ведь наладит! Уж не за секрет ли какой боишься? Не беспокойся: о графине
ничего не было сказано. А вот о бульдоге каком-то, да о сережках, да о цепочках каких-то, да
о Крестовском острове, да о дворнике каком-то, да о Никодиме Фомиче, да об Илье
Петровиче, надзирателя помощнике, много было говорено. Да кроме того, собственным
вашим носком очень даже интересоваться изволили, очень! Жалобились: подайте, дескать,
да и только. Заметов сам по всем углам твои носки разыскивал и собственными, вымытыми в
духах, ручками, с перстнями, вам эту дрянь подавал. Тогда только и успокоились, и целые
сутки в руках эту дрянь продержали; вырвать нельзя было. Должно быть, и теперь
где-нибудь у тебя под одеялом лежит. А то еще бахромы на панталоны просил, да ведь как
слезно! Мы уж допытывались: какая там еще бахрома? Да ничего разобрать нельзя было…
Ну-с, так за дело! Вот тут тридцать пять рублей; из них десять беру, а часика через два в них
отчет представлю. Тем временем дам знать и Зосимову, хоть и без того бы ему следовало
давно здесь быть, ибо двенадцатый час. А вы, Настенька, почаще без меня наведывайтесь,
насчет там питья али чего-нибудь прочего, что пожелают… А Пашеньке я и сам сейчас, что
надо, скажу. До свидания!
— Пашенькой зовет! Ах ты рожа хитростная! — проговорила ему вслед Настасья;
затем отворила дверь и стала подслушивать, но не вытерпела и сама побежала вниз. Очень
уж ей интересно было узнать, о чем он говорит там с хозяйкой; да и вообще видно было, что
она совсем очарована Разумихиным.
Едва только затворилась за ней дверь, больной сбросил с себя одеяло и как полоумный
вскочил с постели. Со жгучим, судорожным нетерпением ждал он, чтоб они поскорее ушли,
чтобы тотчас же без них и приняться за дело. Но за что же, за какое дело? — он как будто бы
теперь, как нарочно, и забыл. «Господи! скажи ты мне только одно: знают они обо всем или
еще не знают? А ну как уж знают и только прикидываются, дразнят, покуда лежу, а там
вдруг войдут и скажут, что всё давно уж известно и что они только так… Что же теперь
делать? Вот и забыл, как нарочно; вдруг забыл, сейчас помнил!..»
Он стоял среди комнаты и в мучительном недоумении осматривался кругом; подошел к
двери, отворил, прислушался; но это было не то. Вдруг, как бы вспомнив, бросился он к
углу, где в обоях была дыра, начал всё осматривать, запустил в дыру руку, пошарил, но и это
не то. Он пошел к печке, отворил ее и начал шарить в золе: кусочки бахромы от панталон и
лоскутья разорванного кармана так и валялись, как он их тогда бросил, стало быть, никто не
смотрел! Тут вспомнил он про носок, про который Разумихин сейчас рассказывал. Правда,