Page 92 - Война и мир 2 том

уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по
которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь
Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у
кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько
влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого,
ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько
широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь
Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский,
государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз
виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается
при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью,
что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением
Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих
ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский,
которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих
достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что
его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию
скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский
медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на
него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым.
Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин
Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того
пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем
сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о
своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого
человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых
руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило
необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он,
казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик
стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о
выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю
Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным
заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который
был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко-презрительно улыбаясь и этой
улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех
людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас
знаю давно: во-первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример,
которому так желательно бы было больше последователей; а во-вторых, потому что вы один
из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах,
вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал
службу с нижних чинов.