Page 21 - Война и мир 4 том

с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата,
очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8-го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос,
были самые тяжелые для Пьера.

Х

8-го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности,
с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках,
сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не
говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал карауль-
ному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час при-
была рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный,
солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот
день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом
воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и
вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись
пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался
к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое-где виднелись уцелевшие церкви.
Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело
блестел купол Ново-Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Бла-
говест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но каза-
лось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского
народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде
французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого рус-
ского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом уста-
новился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду
тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с дру-
гими преступниками; он чувствовал это по виду какого-то важного французского чиновника
в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по
веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он
чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром
приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в дру-
гое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с
другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его:
celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь
вели куда-то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные плен-
ные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя
ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко
от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в
котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора
солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через
стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет,
у дверей которого стоял адъютант.