Page 37 - Война и мир 4 том

Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие
заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие-то пустые, остроумные слова. Понемногу,
незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной
двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет
или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает,
что не успеет запереть дверь, но все-таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный
страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как
он бессильно-неловко подползает к двери, это что-то ужасное, с другой стороны уже, надавли-
вая, ломится в нее. Что-то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он
ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее;
но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе
половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгно-
вение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг про-
светлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его
душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту
странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и
спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это-то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же
дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не
интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные,
нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от
жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем
пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно-медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа,
не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время,
сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким
воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала
внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они
не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они
чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда-
то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели
сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или
жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все,
что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое
и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что-нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и
Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут
неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспе-