Page 185 - Двенадцать стульев

исступления.

Остап нагнал Воробьянинова у входа в розовый особнячок.

— Вы в самом деле на меня обиделись? — спросил Остап. — Я ведь пошутил. Свои три
процента вы получите. Ей-богу, вам трех процентов достаточно, Киса.
Ипполит Матвеевич угрюмо вошел в комнату.

— А? Киса, — резвился Остап, — соглашайтесь на три процента! Ей-богу, соглашайтесь!
Другой бы согласился. Комнаты вам покупать не надо, благо Иванопуло уехал в Тверь на
целый год. А то все-таки ко мне поступайте в камердинеры... Теплое местечко.
Увидев, что Ипполита Матвеевича ничем не растормошишь, Остап сладко зевнул,
вытянулся к самому потолку, наполнив воздухом широкую грудную клетку, и сказал:

— Ну, друже, готовьте карманы. В клуб мы пойдем перед рассветом. Это наилучшее
время. Сторожа спят и видят сладкие сны, за что их часто увольняют без выходного
пособия. А пока, дорогуша, советую вам отдохнуть.

Остап улегся на трех стульях, собранных в разных частях Москвы, и, засыпая,
проговорил:

— А то камердинером!.. Приличное жалованье... Харчи... Чаевые... Ну, ну, пошутил...
Заседание продолжается! Лед тронулся, господа присяжные заседатели!

Это были последние слова великого комбинатора. Он заснул беспечным сном, глубоким,
освежающим и не отягощенным сновидениями.

Ипполит Матвеевич вышел на улицу. Он был полон отчаяния и злобы. Луна прыгала по
облачным кочкам. Мокрые решетки особняков жирно блестели. Газовые фонари,
окруженные веночками водяной пыли, тревожно светились. Из пивной «Орел» вытолкнули
пьяного. Пьяный заорал. Ипполит Матвеевич поморщился и твердо пошел назад. У него
было одно желание: поскорее все кончить.
Он вошел в комнату, строго посмотрел на спящего Остапа, протер пенсне и взял с
подоконника бритву. На ее зазубринках видны были высохшие чешуйки масляной краски.
Он положил бритву в карман, еще раз прошел мимо Остапа, не глядя на него, но слыша его
дыхание, и очутился в коридоре. Здесь было тихо и сонно. Как видно, все уже улеглись. В
полной тьме коридора Ипполит Матвеевич вдруг улыбнулся наиязвительнейшим образом и
почувствовал, что на его лбу задвигалась кожа. Чтобы проверить это новое ощущение, он
снова улыбнулся. Он вспомнил вдруг, что в гимназии ученик Пыхтеев-Какуев умел
шевелить ушами.
Ипполит Матвеевич дошел до лестницы и внимательно прислушался. На лестнице никого
не было. С улицы донеслось цоканье копыт извозчичьей лошади, нарочито громкое и
отчетливое, как будто бы считали на счетах. Предводитель кошачьим шагом вернулся в
комнату, вынул из висящего на стуле пиджака Остапа двадцать пять рублей и
плоскогубцы, надел на себя грязную адмиральскую фуражку и снова прислушался.
Остап спал тихо, не сопя. Его носоглотка и легкие работали идеально, исправно вдыхая и
выдыхая воздух. Здоровенная рука свесилась к самому полу. Ипполит Матвеевич, ощущая
секундные удары височного пульса, неторопливо подтянул правый рукав выше локтя,
обмотал обнажившуюся руку вафельным полотенцем, отошел к двери, вынул из кармана
бритву и, примерившись глазами к комнатным расстояниям, повернул выключатель. Свет
погас, но комната оказалась слегка освещенной голубоватым аквариумным светом
уличного фонаря.

— Тем лучше, — прошептал Ипполит Матвеевич. Он приблизился к изголовью и, далеко
отставив руку с бритвой, изо всей силы косо всадил все лезвие сразу в горло Остапа,
сейчас же выдернул бритву и отскочил к стене. Великий комбинатор издал звук, какой
производит кухонная раковина, всасывающая остатки воды. Ипполиту Матвеевичу
удалось не запачкаться в крови. Вытирая пиджаком каменную стену, он прокрался к
голубой двери и на секунду снова посмотрел на Остапа. Тело его два раза выгнулось и
завалилось к спинкам стульев. Уличный свет поплыл по черной луже, образовавшейся на
полу.

«Что это за лужа? — подумал Ипполит Матвеевич. — Да, да, кровь... Товарищ Бендер