Page 181 - Двенадцать стульев

громче. И под конец их стук стал невыносим и страшен.

Ипполит Матвеевич проснулся от удара волны об иллюминатор.

К Ялте подошли в штилевую погоду, в изнуряющее солнечное утро. Оправившийся от
морской болезни предводитель красовался на носу, возле колокола, украшенного литой
славянской вязью. Веселая Ялта выстроила вдоль берега свои крошечные лавчонки и
рестораны-поплавки. На пристани стояли экипажи с бархатными сиденьями под
полотняными вырезными тентами, автомобили и автобусы «Крымкурсо» и товарищества
«Крымский шофер». Кирпичные девушки вращали развернутыми зонтиками и махали
платками.
Друзья первыми сошли на раскаленную набережную. При виде концессионеров из толпы
встречающих и любопытствующих вынырнул гражданин в чесучовом костюме и быстро
зашагал к выходу из территории порта. Но было уже поздно. Охотничий взгляд великого
комбинатора быстро распознал чесучового гражданина.

— Подождите, Воробьянинов! — крикнул Остап.
И он бросился вперед так быстро, что настиг чесучового мужчину в десяти шагах от
выхода. Остап моментально вернулся со ста рублями.

— Не дает больше. Впрочем, я не настаивал, а то ему не на что будет вернуться домой.
И действительно, Кислярский в сей же час удрал на автомобиле в Севастополь, а оттуда
третьим классом домой, в Старгород.
Весь день концессионеры провели в гостинице, сидя голыми на полу и поминутно бегая в
ванну под душ. Но вода лилась теплая, как скверный чай. От жары не было спасенья.
Казалось, что Ялта сейчас вот растает и стечет в море.
К восьми часам вечера, проклиная все стулья на свете, компаньоны напялили горячие
штиблеты и пошли в театр.
Шла «Женитьба». Измученный жарой Степан, стоя на руках, чуть не падал. Агафья
Тихоновна бежала по проволоке, держа взмокшими руками зонтик с надписью: «Я хочу
Подколесина». В эту минуту, как и весь день, ей хотелось только одного: холодной воды со
льдом. Публике тоже хотелось пить. Поэтому, может быть, и потому, что вид Степана,
пожирающего горячую яичницу, вызывал отвращение, спектакль не понравился.
Концессионеры были удовлетворены, потому что их стул, совместно с тремя новыми
пышными полукреслами рококо, был на месте.
Запрятавшись в одну из лож, друзья терпеливо выждали окончания неимоверно
затянувшегося спектакля. Публика наконец разошлась, и актеры побежали прохлаждаться.
В театре не осталось никого, кроме членов-пайщиков концессионного предприятия. Все
живое выбежало на улицу, под хлынувший наконец свежий дождь.
— За мной, Киса, — скомандовал Остап. — В случае чего мы — не нашедшие выхода из
театра провинциалы.
Они пробрались на сцену и, чиркая спичками, но все же ударившись о гидравлический
пресс, обследовали всю сцену.
Великий комбинатор побежал вверх по лестнице, в бутафорскую.

— Идите сюда! — крикнул он.
Воробьянинов, размахивая руками, помчался наверх.
— Видите? — сказал Остап, разжигая спичку. Из мглы выступили угол гамбсовского стула
и сектор зонтика с надписью: «...хочу...»

— Вот! Вот наше будущее, настоящее и прошедшее. Зажигайте, Киса, спички. Я его
вскрою.

И Остап полез в карман за инструментами.
— Ну-с, — сказал он, протягивая руку к стулу, — еще одну спичку, предводитель.