Page 2 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

буржуазии. «Давай паровоз!.. Жить тебе надоело, такой-сякой, матерний сын?
Отправляй эшелон!..» Бежали к выдохшемуся паровозу, с которого и машинист и
кочегар удрали в степь. «Угля, дров! Ломай заборы, руби двери, окна!»
Три года тому назад много не спрашивали – с кем воевать и за что. Будто небо
раскололось, земля затряслась: мобилизация, война! Народ понял: время страшным
делам надвинулось. Кончилось старое житье. В руке – винтовка. Будь что будет, а к
старому не вернемся. За столетия накипели обиды.

За три года узнали, что такое война. Впереди пулемет и за спиной пулемет, – лежи в
дерьме, во вшах, покуда жив. Потом – содрогнулись, помутилось в головах – революция…
Опомнились, – а мы-то что же? Опять нас обманывают? Послушали агитаторов: значит,
раньше мы были дураками, а теперь надо быть умными… Повоевали, – повертывай домой
на расправу. Теперь знаем, в чье пузо – штык. Теперь – ни царя, ни бога. Одни мы.
Домой, землю делить!
Как плугом прошлись фронтовые эшелоны по российским равнинам, оставляя позади
развороченные вокзалы, разбитые железнодорожные составы, ободранные города. По
селам и хуторам заскрипело, залязгало, – это напильничками отпиливали обрезы.
Русские люди серьезно садились на землю. А по избам, как в старые-старые времена,
светилась лучина, и бабы натягивали основы на прабабкины ткацкие станки. Время,
казалось, покатилось назад, в отжитые века. Это было в зиму, когда начиналась вторая
революция, Октябрьская…

Голодный, расхищаемый деревнями, насквозь прохваченный полярным ветром
Петербург, окруженный неприятельским фронтом, сотрясаемый заговорами, город без
угля и хлеба, с погасшими трубами заводов, город, как обнаженный мозг человеческий, –
излучал в это время радиоволнами Царскосельской станции бешеные взрывы идей.

– Товарищи, – застужая глотку, кричал с гранитного цоколя худой малый в финской
шапочке задом наперед, – товарищи дезертиры, вы повернулись спиной к гадам-
имперьялистам… Мы, питерские рабочие, говорим вам: правильно, товарищи… Мы не
хотим быть наемниками кровавой буржуазии. Долой имперьялистическую войну!

– Лой… лой… лой… – лениво прокатилось по кучке бородатых солдат.
Не снимая с плеч винтовок и узлов с добром, они устало и тяжело стояли перед
памятником императору Александру III. Заносило снегом черную громаду царя и – под
мордой его куцей лошади – оратора в распахнутом пальтишке.
– Товарищи… Но мы не должны бросать винтовку! Революция в опасности… С четырех
концов света поднимается на нас враг… В его хищных руках – горы золота и страшное
истребительное оружие… Он уже дрожит от радости, видя нас захлебнувшимися в
крови… Но мы не дрогнем… Наше оружие – пламенная вера в мировую социальную
революцию… Она будет, она близко…
Конец фразы отнес ветер. Здесь же, у памятника, остановился по малой надобности
широкоплечий человек с поднятым воротником. Казалось, он не замечал ни памятника,
ни оратора, ни солдат с узлами. Но вдруг какая-то фраза привлекла его внимание, даже
не фраза, а исступленная вера, с какой она была выкрикнута из-под бронзовой
лошадиной морды:
– …Да ведь поймите же вы… через полгода навсегда уничтожим самое проклятое зло –
деньги… Ни голода, ни нужды, ни унижения… Бери, что тебе нужно, из общественной
кладовой… Товарищи, а из золота мы построим общественные нужники…

Но тут снежный ветер залетел глубоко в глотку оратору. Сгибаясь со злой досадой, он
закашлялся – и не мог остановиться: разрывало легкие. Солдаты постояли, качнули
высокими шапками и пошли, – кто на вокзалы, кто через город за реку. Оратор полез с
цоколя, скользя ногтями по мерзлому граниту. Человек с поднятым воротником
окликнул его негромко:

– Рублев, здорово.