Page 7 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

Дашина сестра, Екатерина Дмитриевна, увезла мужа, Вадима Петровича Рощина, в
Самару к отцу, где можно было спокойно переждать до весны, не дрожа за каждый кусок
хлеба. К весне, разумеется, большевики должны были кончиться. Доктор Дмитрий
Степанович Булавин намечал даже точные даты, а именно: между концом морозов и
началом весенней распутицы немцы развернут наступление по всему фронту, где
митинговали остатки русских армий, а солдатские комитеты среди хаоса, предательства
и дезертирства тщетно пытались найти новые формы революционной дисциплины.

Дмитрий Степанович постарел за эти годы, жил неважно и еще больше разговаривал о
политике. Он чрезвычайно обрадовался приезду дочери и сейчас же взял в
политическую обработку Рощина. По целым часам сидели они в столовой за самоваром
(двухведерной измятой машиной, пропустившей через нутро свое целое озеро кипятку и
от старости наловчившейся, – чуть только брось в нее уголек, – подолгу петь
провинциальные самоварные песни). Дмитрий Степанович, одетый крайне неряшливо,
обрюзгший и потучневший, с седыми нечесаными кудрями, курил вонючие папироски,
кашлял, багровея, и говорил, говорил…

– Странишка наша провалилась к чертовой матери… Войну мы проиграли-с… Не в гнев
вам сказано, господин подполковник. Надо было в пятнадцатом году заключать мир-с…
И идти к немцам в кабалу и выучку. И тогда бы они нас кое-чему научили, тогда бы мы
еще могли стать людьми. А теперь кончено-с… Медицина, как говорится, в сем случае
бессильна… Оставьте, пожалуйста!.. Чем мы будем обороняться, – вилами-тройчатками?
Этим же летом немцы займут всю южную и среднюю полосу России, японцы – Сибирь,
мужепесов наших со знаменитыми тройчатками загонят в тундры к Полярному кругу, и
начнется порядок, и культура, и уважительное отношение к личности… И будет у нас
Русланд… чему я весьма доволен-с…
Дмитрий Степанович был старым либералом и теперь с горькой иронией издевался над
прошлым «святым». Даже на всем доме его лежал отпечаток этого самооплевывания.
Комнаты с пыльными окнами не прибирались, портрет Менделеева в кабинете густо
затянуло паутиной, растения в кадках высохли, книги, ковры, картины так и лежали в
ящиках под диванами с тех пор, как в последний раз, летом четырнадцатого года, здесь
была Даша.
Когда в Самаре власть перешла к совдепу и большинство врачей отказалось работать с
«собачьими и рачьими депутатами», – Дмитрию Степановичу предложили пост
заведующего всеми городскими больницами. Так как по его расчетам выходило, что все
равно к весне в Самаре будут немцы, он принял назначение. С медикаментами обстояло
плохо, и Дмитрий Степанович пользовал одними клистирами. «Все дело в кишке, –
говорил он ассистентам, глядя на них с ироническим превосходством через треснувшее
пенсне. – За время войны население не чистило желудка. Покопайтесь в первопричинах
нашей благословенной анархии – и упретесь в засоренный желудок. Так-то, господа…
Безусловный и поголовный клистир…»
На Рощина разговоры за чайным столом производили тягостное впечатление. Он еще не
оправился oт контузии, полученной первого ноября в Москве в уличном бою. Тогда он
командовал ротой юнкеров, защищая подступы к Никитским воротам. Со стороны
Страстной площади наседал с большевиками Саблин. Рощин знал его по Москве еще
гимназистиком, ангельски хорошеньким мальчиком с голубыми глазами и застенчивым
румянцем. Было дико сопоставить юношу из интеллигентной старомосковской семьи и
этого остервенелого большевика или левого эсера, – черт их там разберет, – в длинной
шинели, с винтовкой, перебегающего за липами того самого, воспетого Пушкиным,
Тверского бульвара, где совсем еще так недавно добропорядочный гимназистик
прогуливался с грамматикой под мышкой. «Предать Россию, армию, открыть дорогу
немцам, выпустить на волю дикого зверя, – вот, значит, за что вы деретесь, господин
Саблин!.. Нижним чинам, этой сопатой сволочи, еще простить можно, но вам…» Рощин
сам лег за пулеметом (в окопчике, на углу Малой Никитской, у молочной лавки
Чичкина), и когда опять выскочила из-за дерева тонкая фигура в длинной шинели, полил
ее свинцом. Саблин уронил винтовку и сел, схватившись за ляжку около паха. Почти в ту
же минуту с Рощина сорвало осколком фуражку. Он выбыл из строя.

В седьмую ночь боя на Москву опустился густой желтый туман. Затихло бульканье
выстрелов. Еще дрались кое-где отдельные несвязные кучки юнкеров, студентов,
чиновников. Но Комитет общественной безопасности, во главе с земским доктором