Page 2 - Три товарища

— Матильда…
Она торопливо подковыляла ко мне. Я поднял над головой коричневую четырехгранную
бутылку.
Она протестующе замахала руками.

— Это не я! Честно вам говорю! Даже и не пригубила!
— Знаю, — сказал я и налил полную рюмку. — А вы это когда-нибудь пробовали?

— Вопрос! — Она облизнулась. — Да ведь это ром! Выдержанный ямайский ром!
— Правильно. Вот и выпейте рюмку!

— Это я-то? — Она отпрянула от меня. — Зачем же так издеваться, господин Локамп?
Разве можно каленым железом по живому телу? Старуха Штосс высосала ваш коньяк, а
вы ей в придачу еще и ром подносите. Да вы же просто святой человек. Именно святой…
Нет, уж лучше пусть я умру, чем выпью!
— Значит, не выпьете?.. — сказал я и сделал вид, будто хочу убрать рюмку.

— Впрочем… — Она быстро выхватила ее у меня. — Как говорят, дают — бери. Даже если
не понимаешь, почему дают. Ваше здоровье! А у вас, случаем, не день ли рождения?

— Да, Матильда. Угадали.

— Да что вы! В самом деле? — Она вцепилась в мою руку и принялась ее трясти. —
Примите мои самые сердечные поздравления! И чтобы деньжонок побольше! — Она
вытерла рот. — Я так разволновалась, что обязательно должна тяпнуть еще одну. Ведь
вы мне очень дороги, так дороги — прямо как родной сын!..
— Хорошо.

Я налил ей еще одну рюмку. Она разом опрокинула ее и, прославляя меня, вышла из
мастерской.
Я спрятал бутылку и сел за стол. Через окно на мои руки падали лучи бледного солнца.
Все-таки странное это чувство — день рождения. Даже если он тебе в общем
безразличен. Тридцать лет… Было время, когда мне казалось, что не дожить мне и до
двадцати, уж больно далеким казался этот возраст. А потом…
Я достал из ящика лист бумаги и начал вспоминать. Детские годы, школа… Это было
слишком давно и уже как-то неправдоподобно. Настоящая жизнь началась только в 1916
году. Тогда я — тощий восемнадцатилетний верзила — стал новобранцем. На вспаханном
поле за казармой меня муштровал мужланистый усатый унтер: «Встать!» — «Ложись!» В
один из первых вечеров в казарму на свидание со мной пришла моя мать. Ей пришлось
дожидаться меня больше часа: в тот день я уложил свой вещевой мешок не по правилам,
и за это меня лишили свободных часов и послали чистить отхожие места. Мать хотела
помочь мне, но ей не разрешили. Она расплакалась, а я так устал, что уснул еще до ее
ухода.

1917. Фландрия. Мы с Миддендорфом купили в кабачке бутылку красного. Думали
попировать. Но не удалось. Рано утром англичане начали обстреливать нас из тяжелых
орудий. В полдень ранило Кестера, немного позже были убиты Майер и Детерс. А
вечером, когда мы уже было решили, что нас оставили в покое, и распечатали бутылку, в
наши укрытия потек газ. Правда, мы успели надеть противогазы, но у Миддендорфа
порвалась маска. Он заметил это слишком поздно и, покуда стаскивал ее и искал
другую, наглотался газу. Долго его рвало кровью, а наутро он умер. Его лицо было
зеленым и черным, а шея была вся искромсана — он пытался разодрать ее ногтями,
чтобы дышать.
1918. Это было в лазарете. Несколькими днями раньше с передовой прибыла новая
партия. Бумажный перевязочный материал. Тяжелые ранения. Весь день напролет
въезжали и выезжали операционные каталки. Иногда они возвращались пустыми. Рядом
со мной лежал Йозеф Штоль. У него уже не было ног, а он еще не знал об этом. Просто