Page 3 - Мы

3

ассоциация по контрасту) – мне вдруг вспомнилась картина в музее: их, тогдашний,
двадцатых веков, проспект, оглушительно пестрая, путаная толчея людей, колес, животных,
афиш, деревьев, красок, птиц… И ведь, говорят, это на самом деле было – это могло быть.
Мне показалось это так неправдоподобно, так нелепо, что я не выдержал и расхохотался
вдруг.
И тотчас же эхо – смех – справа. Обернулся: в глаза мне – белые – необычайно белые
и острые зубы, незнакомое женское лицо.
– Простите, – сказала она, – но вы так вдохновенно все озирали, как некий мифический
бог в седьмой день творения. Мне кажется, вы уверены, что и меня сотворили вы, а не кто
иной. Мне очень лестно…
Все это без улыбки, я бы даже сказал, с некоторой почтительностью (может быть,
ей известно, что я – строитель «Интеграла»). Но не знаю – в глазах или бровях – какой-то
странный раздражающий икс, и я никак не могу его поймать, дать ему цифровое выражение.
Я почему-то смутился и, слегка путаясь, стал логически мотивировать свой смех.
Совершенно ясно, что этот контраст, эта непроходимая пропасть между сегодняшним
и тогдашним…
– Но почему же непроходимая? (Какие белые зубы!) Через пропасть можно перекинуть
мостик. Вы только представьте себе: барабан, батальоны, шеренги – ведь это тоже было –
и следовательно…
– Ну да: ясно! – крикнула (это было поразительное пересечение мыслей: она – почти
моими же словами – то, что я записывал перед прогулкой). – Понимаете: даже мысли.
Это потому, что никто не «один», но «один из». Мы так одинаковы…
Она:
– Вы уверены?
Я увидел острым углом вздернутые к вискам брови – как острые рожки икса, опять
почему-то сбился; взглянул направо, налево – и…
Направо от меня – она, тонкая, резкая, упрямо-гибкая, как хлыст, I-330 (вижу теперь ее
нумер); налево – О, совсем другая, вся из окружностей, с детской складочкой на руке;
и с краю нашей четверки – неизвестный мне мужской нумер – какой-то дважды изогнутый
вроде буквы S. Мы все были разные…
Эта, справа, I-330, перехватила, по-видимому, мой растерянный взгляд – и со вздохом:
– Да… Увы!
В сущности, это «увы» было совершенно уместно. Но опять что-то такое на лице у ней
или в голосе…
Я с необычайной для меня резкостью сказал:
– Ничего не увы. Наука растет, и ясно – если не сейчас, так через пятьдесят, сто лет…
– Даже носы у всех…
– Да, носы, – я уже почти кричал. – Раз есть – все равно какое основание для зависти…
Раз у меня нос «пуговицей», а у другого…
– Ну, нос-то у вас, пожалуй, даже и «классический», как в старину говорили. А вот
руки… Нет, покажите-ка, покажите-ка руки!
Терпеть не могу, когда смотрят на мои руки: все в волосах, лохматые – какой-то
нелепый атавизм. Я протянул руку и – по возможности посторонним голосом – сказал:
– Обезьяньи.
Она взглянула на руки, потом на лицо:
– Да это прелюбопытный аккорд, – она прикидывала меня глазами, как на весах,
мелькнули опять рожки в углах бровей.
– Он записан на меня, – радостно-розово открыла рот О-90.
Уж лучше бы молчала – это было совершенно ни к чему. Вообще эта милая О… как бы
сказать… у ней неправильно рассчитана скорость языка, секундная скорость языка должна
быть всегда немного меньше секундной скорости мысли, а уже никак не наоборот.
В конце проспекта, на аккумуляторной башне, колокол гулко бил 17. Личный час