Page 4 - Мы

4

кончился. I-330 уходила вместе с тем S-образным мужским нумером. У него такое
внушающее почтение и, теперь вижу, как будто даже знакомое лицо. Где-нибудь встречал
его – сейчас не вспомню.
На прощание I – все так же иксово – усмехнулась мне.
– Загляните послезавтра в аудиториум 112.
Я пожал плечами:
– Если у меня будет наряд именно на тот аудиториум, какой вы назвали…
Она с какой-то непонятной уверенностью:
– Будет.
На меня эта женщина действовала так же неприятно, как случайно затесавшийся
в уравнение неразложимый иррациональный член. И я был рад остаться хоть ненадолго
вдвоем с милой О.
Об руку с ней мы прошли четыре линии проспектов. На углу ей было направо, мне –
налево.
– Я бы так хотела сегодня прийти к вам, опустить шторы. Именно сегодня, сейчас… –
робко подняла на меня О круглые, сине-хрустальные глаза.
Смешная. Ну что я мог ей сказать? Она была у меня только вчера и не хуже меня знает,
что наш ближайший сексуальный день послезавтра. Это просто все то же самое ее
«опережение мысли» – как бывает (иногда вредное) опережение подачи искры в двигателе.
При расставании я два… нет, буду точен, три раза поцеловал чудесные, синие,
не испорченные ни одним облачком, глаза.

Запись 3‑ я
Конспект:
Пиджак. Стена. Скрижаль

Просмотрел все написанное вчера – и вижу: я писал недостаточно ясно. То есть все это
совершенно ясно для любого из нас. Но как знать: быть может, вы, неведомые, кому
«Интеграл» принесет мои записки, может быть, вы великую книгу цивилизации дочитали
лишь до той страницы, что и наши предки лет 900 назад. Быть может, вы не знаете даже
таких азов, как Часовая Скрижаль, Личные Часы, Материнская Норма, Зеленая Стена,
Благодетель. Мне смешно и в то же время очень трудно говорить обо всем этом.
Это все равно как если бы писателю какого-нибудь, скажем, 20‑ го века в своем романе
пришлось объяснять, что такое «пиджак», «квартира», «жена». А впрочем, если его роман
переведен для дикарей, разве мыслимо обойтись без примечаний насчет «пиджака»?
Я уверен, дикарь глядел на «пиджак» и думал: «Ну к чему это? Только обуза».
Мне кажется, точь-в‑ точь так же будете глядеть и вы, когда я скажу вам, что никто из нас
со времен Двухсотлетней Войны не был за Зеленой Стеною.
Но, дорогие, надо же сколько-нибудь думать, это очень помогает. Ведь ясно:
вся человеческая история, сколько мы ее знаем, это история перехода от кочевых форм
ко все более оседлым. Разве не следует отсюда, что наиболее оседлая форма жизни (наша)
есть вместе с тем и наиболее совершенная (наша). Если люди метались по земле из конца
в конец, так это только во времена доисторические, когда были нации, войны, торговли,
открытия разных америк. Но зачем, кому это теперь нужно?
Я допускаю: привычка к этой оседлости получилась не без труда и не сразу. Когда
во время Двухсотлетней Войны все дороги разрушились и заросли травой – первое время,
должно быть, казалось очень неудобно жить в городах, отрезанных один от другого
зелеными дебрями. Но что же из этого? После того как у человека отвалился хвост, он,
вероятно, тоже не сразу научился сгонять мух без помощи хвоста. Он первое время,
несомненно, тосковал без хвоста. Но теперь – можете вы себе вообразить, что у вас хвост?
Или: можете вы себя вообразить на улице голым, без «пиджака» (возможно, что вы еще