Page 5 - Мы

5

разгуливаете в «пиджаках»). Вот так же и тут: я не могу себе представить город, не одетый
Зеленой Стеною, не могу представить жизнь, не облеченную в цифровые ризы Скрижали.
Скрижаль… Вот сейчас со стены у меня в комнате сурово и нежно в глаза мне глядят ее
пурпурные на золотом поле цифры. Невольно вспоминается то, что у древних называлось
«иконой», и мне хочется слагать стихи или молитвы (что одно и то же. Ах, зачем я не поэт,
чтобы достойно воспеть тебя, о Скрижаль, о сердце и пульс Единого Государства.
Все мы (а может быть, и вы) еще детьми, в школе, читали этот величайший
из дошедших до нас памятников древней литературы – «Расписание железных дорог».
Но поставьте даже его рядом со Скрижалью – и вы увидите рядом графит и алмаз: в обоих
одно и то же – С, углерод, – но как вечен, прозрачен, как сияет алмаз. У кого не захватывает
духа, когда вы с грохотом мчитесь по страницам «Расписания». Но Часовая Скрижаль
каждого из нас наяву превращает в стального шестиколесного героя великой поэмы. Каждое
утро, с шестиколесной точностью, в один и тот же час и в одну и ту же минуту мы,
миллионы, встаем как один. В один и тот же час единомиллионно начинаем работу –
единомиллионно кончаем. И, сливаясь в единое, миллионнорукое тело, в одну и ту же,
назначенную Скрижалью, секунду, мы подносим ложки ко рту и в одну и ту же секунду
выходим на прогулку и идем в аудиториум, в зал Тэйлоровских экзерсисов, отходим
ко сну…
Буду вполне откровенен: абсолютно точного решения задачи счастья нет еще и у нас:
два раза в день – от 16 до 17 и от 21 до 22 единый мощный организм рассыпается
на отдельные клетки: это установленные Скрижалью Личные Часы. В эти часы вы увидите:
в комнате у одних целомудренно спущены шторы, другие мерно по медным ступеням
Марша проходят проспектом, третьи – как я сейчас – за письменным столом. Но я твердо
верю – пусть назовут меня идеалистом и фантазером – я верю: раньше или позже,
но когда-нибудь и для этих часов мы найдем место в общей формуле, когда-нибудь все
86 400 секунд войдут в Часовую Скрижаль.
Много невероятного мне приходилось читать и слышать о тех временах, когда люди
жили еще в свободном, то есть неорганизованном, диком состоянии. Но самым невероятным
мне всегда казалось именно это: как тогдашняя – пусть даже зачаточная – государственная
власть могла допустить, что люди жили без всякого подобия нашей Скрижали,
без обязательных прогулок, без точного урегулирования сроков еды, вставали и ложились
спать когда им взбредет в голову; некоторые историки говорят даже, будто в те времена
на улицах всю ночь горели огни, всю ночь по улицам ходили и ездили.
Вот этого я никак не могу осмыслить. Ведь как бы ни был ограничен их разум,
но все-таки должны же они были понимать, что такая жизнь была самым настоящим
поголовным убийством – только медленным, изо дня в день. Государство (гуманность)
запрещало убить насмерть одного и не запрещало убивать миллионы наполовину. Убить
одного, то есть уменьшить сумму человеческих жизней на 50 лет, – это преступно,
а уменьшить сумму человеческих жизней на 50 миллионов лет – это не преступно. Ну, разве
не смешно? У нас эту математически-моральную задачу в полминуты решит любой
десятилетний нумер; у них не могли – все их Канты вместе (потому что ни один из Кантов
не догадался построить систему научной этики, то есть основанной на вычитании, сложении,
делении, умножении).
А это разве не абсурд, что государство (оно смело называть себя государством!) могло
оставить без всякого контроля сексуальную жизнь. Кто, когда и сколько хотел…
Совершенно ненаучно, как звери. И как звери, вслепую, рожали детей. Не смешно ли: знать
садоводство, куроводство, рыбоводство (у нас есть точные данные, что они знали все это)
и не суметь дойти до последней ступени этой логической лестницы: детоводства.
Не додуматься до наших Материнской и Отцовской Норм.
Так смешно, так неправдоподобно, что вот я написал и боюсь: а вдруг вы, неведомые
читатели, сочтете меня за злого шутника. Вдруг подумаете, что я просто хочу поиздеваться
над вами и с серьезным видом рассказываю совершеннейшую чушь.