Page 84 - Мы

84

И тогда я – захлебываясь, путаясь – все что было, все, что записано здесь. О себе
настоящем, и о себе лохматом, и то, что она сказала тогда о моих руках – да, именно с этого
все и началось, – и как я тогда не хотел исполнить свой долг, и как обманывал себя, и как она
достала подложные удостоверения, и как я ржавел день ото дня, и коридоры внизу,
и как там – за Стеною…
Все это – несуразными комьями, клочьями – я захлебывался, слов не хватало. Кривые,
двоякоизогнутые губы с усмешкой пододвигали ко мне нужные слова – я благодарно кивал:
да, да… И вот (что же это?) – вот уже говорит за меня он, а я только слушаю: «Да, а потом…
Так именно и было, да, да!»
Я чувствую, как от эфира – начинает холодеть вот тут, вокруг ворота, и с трудом
спрашиваю:
– Но как же – но этого вы ниоткуда не могли…
У него усмешка – молча – все кривее… И затем:
– А знаете – вы хотели кой-что от меня утаить, вот вы перечислили всех, кого заметили
там, за Стеной, но одного забыли. Вы говорите – нет? А не помните ли вы, что там мельком,
на секунду, – вы видели там… меня? Да, да: меня.
Пауза.
И вдруг – мне молнийно, до головы, бесстыдно ясно: он – он тоже их… И весь я,
все мои муки, все то, что я, изнемогая, из последних сил принес сюда как подвиг – все это
только смешно, как древний анекдот об Аврааме и Исааке. Авраам – весь в холодном поту –
уже замахнулся ножом над своим сыном – над собою – вдруг сверху голос: «Не стоит!
Я пошутил…»
Не отрывая глаз от кривеющей все больше усмешки, я уперся руками о край стола,
медленно, медленно вместе с креслом отъехал, потом сразу – себя всего – схватил в охапку –
и мимо криков, ступеней, ртов – опрометью.
Не помню, как я очутился внизу, в одной из общественных уборных при станции
подземной дороги. Там, наверху, все гибло, рушилась величайшая и разумнейшая во всей
истории цивилизация, а здесь – по чьей-то иронии – все оставалось прежним, прекрасным.
И подумать: все это – осуждено, все это зарастет травой, обо всем этом – будут только
«мифы»…
Я громко застонал. И в тот же момент чувствую – кто-то ласково поглаживает меня
по плечу.
Это был мой сосед, занимавший сиденье слева. Лоб – огромная лысая парабола, на лбу
желтые неразборчивые строки морщин. И эти строки обо мне.
– Я вас понимаю, вполне понимаю, – сказал он. – Но все-таки успокойтесь: не надо.
Все это вернется, неминуемо вернется. Важно только, чтобы все узнали о моем открытии.
Я говорю об этом вам первому: я вычислил, что бесконечности нет!
Я дико посмотрел на него.
– Да, да, говорю вам: бесконечности нет. Если мир бесконечен, то средняя плотность
материи в нем должна быть равна нулю. А так как она не нуль – это мы знаем, –
то, следовательно, Вселенная – конечна, она сферической формы, и квадрат вселенского
радиуса у2 равен средней плотности, умноженной на… Вот мне только и надо – подсчитать
числовой коэффициент, и тогда… Вы понимаете: все конечно, все просто, все – вычислимо;
и тогда мы победим философски, – понимаете? А вы, уважаемый, мешаете мне закончить
вычисление, вы – кричите…
Не знаю, чем я больше был потрясен: его открытием или его твердостью в этот
апокалипсический час: в руках у него (я увидел это только теперь) была записная книжка
и логарифмический циферблат. И я понял: если даже все погибнет, мой долг (перед вами,
мои неведомые, любимые) – оставить свои записки в законченном виде.
Я попросил у него бумаги – и здесь я записал эти последние строки…
Я хотел уже поставить точку – так, как древние ставили крест над ямами, куда они
сваливали мертвых, но вдруг карандаш затрясся и выпал у меня из пальцев…