Page 80 - Мы

80

улыбаюсь – края трещины разлетаются все шире – и мне от этого все больнее…
Дальше – так: едва я успел взять кубик на вилку, как тотчас же вилка вздрогнула у меня
в руке и звякнула о тарелку – и вздрогнули, зазвенели столы, стены, посуда, воздух,
и снаружи – какой-то огромный, до неба, железный круглый гул – через головы, через дома –
и далеко замер чуть заметными, мелкими, как на воде, кругами.
Я увидел во мгновение слинявшие, выцветшие лица, застопоренные на полном ходу
рты, замершие в воздухе вилки.
Потом все спуталось, сошло с вековых рельс, все вскочили с мест (не пропев гимна) –
кое-как, не в такт, дожевывая, давясь, хватались друг за друга: «Что? Что случилось? Что?»
И – беспорядочные осколки некогда стройной великой Машины – все посыпались вниз,
к лифтам – по лестнице – ступени – топот – обрывки слов – как клочья разорванного
и взвихренного ветром письма…
Так же сыпались изо всех соседних домов, и через минуту проспект – как капля воды
под микроскопом: запертые в стеклянно-прозрачной капле инфузории растерянно мечутся
вбок, вверх, вниз.
– Ага, – чей-то торжествующий голос – передо мною затылок и нацеленный в небо
палец – очень отчетливо помню желто-розовый ноготь и внизу ногтя – белый,
как вылезающий из-за горизонта, полумесяц. И это как компас: сотни глаз, следуя за этим
пальцем, повернулись к небу.
Там, спасаясь от какой-то невидимой погони, мчались, давили, перепрыгивали друг
через друга тучи – и окрашенные тучами темные аэро Хранителей с свисающими черными
хоботами труб – и еще дальше – там, на западе, что-то похожее –
Сперва никто не понимал, что это, – не понимал даже и я, кому (к несчастью) было
открыто больше, чем всем другим. Это было похоже на огромный рой черных аэро: где-то
в невероятной высоте – еле заметные быстрые точки. Все ближе; сверху хриплые, гортанные
капли – наконец, над головами у нас птицы. Острыми, черными, пронзительными,
падающими треугольниками заполнили небо, бурей сбивало их вниз, они садились
на купола, на крыши, на столбы, на балконы.
– Ага-а, – торжествующий затылок повернулся – я увидел того, исподлобного. Но в нем
теперь осталось от прежнего только одно какое-то заглавие, он как-то весь вылез из этого
вечного своего подлобья, и на лице у него – около глаз, около губ – пучками волос росли
лучи, он улыбался.
– Вы понимаете, – сквозь свист ветра, крыльев, карканье, – крикнул он мне. –
Вы понимаете: Стену – Стену взорвали! По-нима-ете?
Мимоходом, где-то на заднем плане, мелькающие фигуры – головы вытянуты – бегут
скорее, внутрь, в дома. Посредине мостовой – быстрая и все-таки будто медленная
(от тяжести) лавина оперированных, шагающих туда – на запад.
…Волосатые пучки лучей около губ, глаз. Я схватил его за руку:
– Слушайте: где она – где I? Там, за Стеной – или… Мне нужно – слышите? Сейчас же,
я не могу…
– Здесь, – крикнул он мне пьяно, весело – крепкие, желтые зубы… – Здесь она,
в городе, действует. Ого – мы действуем!
Кто – мы? Кто – я?
Около него – было с полсотни таких же, как он, – вылезших из своих темных подлобий,
громких, веселых, крепкозубых. Глотая раскрытыми ртами бурю, помахивая такими на вид
смирными и нестрашными электрокуторами (где они их достали?), – они двинулись туда же,
на запад, за оперированными, но в обход – параллельным, 48‑ м проспектом…
Я спотыкался о тугие, свитые из ветра канаты и бежал к ней. Зачем? Не знаю.
Я спотыкался, пустые улицы, чужой, дикий город, неумолчный, торжествующий птичий гам,
светопреставление. Сквозь стекло стен – в нескольких домах я видел (врезалось): женские
и мужские нумера бесстыдно совокуплялись – даже не спустивши штор, без всяких талонов,
среди бела дня…