Page 79 - Мы

79

жалости, не знают любви, там – блаженные с оперированной фантазией (только потому
и блаженные) – ангелы, рабы Божьи… И вот, в тот момент, когда мы уже догнали эту мечту,
когда мы схватили ее вот так (Его рука сжалась: если бы в ней был камень – из камня
брызнул бы сок), когда уже осталось только освежевать добычу и разделить ее на куски, –
в этот самый момент вы – вы…
Чугунный гул внезапно оборвался. Я – весь красный, как болванка на наковальне
под бухающим молотом. Молот молча навис, и ждать – это еще… страш…
Вдруг:
– Вам сколько лет?
– Тридцать два.
– А вы ровно вдвое – шестнадцатилетне наивны! Слушайте: неужели вам в самом деле
ни разу не пришло в голову, что ведь им – мы еще не знаем их имен, но уверен, от вас
узнаем, – что им вы нужны были только как Строитель «Интеграла» – только для того, чтобы
через вас…
– Не надо! Не надо, – крикнул я.
…Так же как заслониться руками и крикнуть это пуле: вы еще слышите свое смешное
«не надо», а пуля – уже прожгла, уже вы корчитесь на полу.
Да, да: Строитель «Интеграла»… Да, да… и тотчас же: разъяренное,
со вздрагивающими кирпично-красными жабрами лицо Ю – в то утро, когда они обе вместе
у меня в комнате…
Помню очень ясно: я засмеялся – поднял глаза. Передо мною сидел лысый,
сократовски-лысый человек, и на лысине – мелкие капельки пота.
Как все просто. Как все величественно-банально и до смешного просто.
Смех душил меня, вырывался клубами. Я заткнул рот ладонью и опрометью
кинулся вон.
Ступени, ветер, мокрые, прыгающие осколки огней, лиц, и на бегу: «Нет! Увидеть ее!
Только еще раз увидеть ее!»
Тут – снова пустая, белая страница. Помню только: ноги. Не люди, а именно – ноги:
нестройно топающие, откуда-то сверху падающие на мостовую сотни ног, тяжелый дождь
ног. И какая-то веселая, озорная песня, и крик – должно быть, мне: «Эй! Эй! Сюда, к нам!»
Потом – пустынная площадь, доверху набитая тугим ветром. Посредине – тусклая,
грузная, грозная громада: Машина Благодетеля. И от нее – во мне такое, как будто
неожиданное, эхо: ярко-белая подушка; на подушке закинутая назад с полузакрытыми
глазами голова: острая, сладкая полоска зубов… И все это как-то нелепо, ужасно связано
с Машиной – я знаю как, но я еще не хочу увидеть, назвать вслух – не хочу, не надо.
Я закрыл глаза, сел на ступенях, идущих наверх, к Машине. Должно быть, шел дождь:
лицо у меня мокрое. Где-то далеко, глухо – крики. Но никто не слышит, никто не слышит,
как я кричу: спасите же меня от этого – спасите!
Если бы у меня была мать – как у древних: моя – вот именно – мать. И чтобы для нее –
я не Строитель «Интеграла», и не нумер Д-503, и не молекула Единого Государства,
а простой человеческий кусок – кусок ее же самой – истоптанный, раздавленный,
выброшенный… И пусть я прибиваю или меня прибивают – может быть, это одинаково, –
чтобы она услышала то, чего никто не слышит, чтобы ее старушечьи, заросшие морщинами
губы –

Запись 37‑ я
Конспект:
Инфузория. Светопреставление. Ее комната

Утром в столовой – сосед слева испуганно шепнул мне:
– Да ешьте же! На вас смотрят!
Я – изо всех сил – улыбнулся. И почувствовал это – как какую-то трещину на лице: