Page 300 - Архипелаг ГУЛаг

Мы, конечно, не ручаемся за цифры профессора Курганова, но не имеем официальных.
Как только напечатаются официальные, так специалисты смогут их критически сопоставить.
(Уже сейчас появилось несколько исследований с использованием утаённой и раздёрганной
советской статистики, — но страшные тьмы погубленных наплывают те же.)
Тут бы интересны ещё такие цифры. Каковы штаты были в центральном аппарате
страшного III отделения, протянутого ременною полосой черезо всю великую русскую
литературу? При создании— 16 человек, в расцвете деятельности — 45. Для
захолустнейшего ГубЧК— просто смешная цифра. Или: как много политзаключённых
застала в царской Тюрьме Народов Февральская революция? (Надо помнить, что в
«политзаключённые» в прежней России зачислялись также экспроприаторы, налётчики,
политические убийцы.) Где–то все эти цифры есть. Вероятно, в одних Крестах таких
заключённых было более полусотни, да в Шлиссельбурге 63 человека, да несколько сотен
вернулись из сибирской ссылки и каторги (из Александровского централа было освобождено
около двухсот), да ещё ведь и в каждой губернской тюрьме сколько их томилось! А
интересно — сколько? Вот цифра для Тамбова, взятая из тамошних горячих газет.
Февральская революция, распахнувши дверь Тамбовской тюрьмы, нашла там
политзаключённых… 7 (семь) человек. В Иркутской гораздо больше — 20. (Излишне
напоминать, что от февраля до июля 1917 за политику не сажали, а после июля сидели тоже
единицы, и крайне привольно.)
Однако вот беда: первое советское правительство было коалиционным, часть
наркоматов пришлось–таки отдать левым эсерам, и в том числе, по несчастью, попал в их
руки Наркомат Юстиции. Руководствуясь гнилыми мелкобуржуазными представлениями о
свободе, этот НКЮ привёл наказательную систему едва ли не к развалу, приговоры
оказались слишком мягкими, и почти не использовали передовой принцип при–нудработ. В
феврале 1918 председатель СНК товарищ Ленин потребовал увеличить число мест

заключения и усилить уголовные репрессии 174 , а в мае, уже переходя к конкретному
руководству, он указал 175 , что за взятку надо давать не ниже 10 лет тюрьмы и сверх того 10
лет принудительных работ, то есть всего 20. Такая шкала могла первое время казаться
пессимистической, неужели через 20 лет ещё понадобятся принудра–боты? Но мы знаем, что
принудработы оказались очень жизненной мерой и даже через 50 лет они весьма популярны.
Тюремный персонал ещё много месяцев после Октября оставался всюду царский,
только назначили комиссаров тюрем. Обнаглевшие тюремщики создали свой профсоюз
(«союз тюремных служащих») и установили в тюремной администрации— выборное начало!
Не отставали и заключённые: у них тоже было внутреннее самоуправление. (Циркуляр НКЮ
от 24.4.1918: заключённых, где только возможно, привлекать к самоконтролю и
самонаблюдению.) Такая арестантская вольница («анархическая распущенность»),
естественно, не соответствовала задачам диктатуры передового класса и плохо
способствовала очистке земли русской от вредных насекомых. (Да чего уж, если не были
закрыты тюремные церкви! — и наши, советские, арестанты по воскресеньям охотно туда
ходили, хоть бы и для разминки.)
Конечно, и царские тюремщики не вовсе были потеряны для пролетариата,
как–никак— это была специальность, для ближайших целей революции важная. А поэтому
предстояло «отбирать тех лиц из тюремной администрации, которые не совсем заскорузли и
отупели в нравах царской тюрьмы (а что значит «не совсем»? а как это узнаешь? забыли
«Боже, царя храни»?) и могут быть использованы для работы по новым заданиям» 176 .

174 Там же. Т. 54, с. 391.

175 Там же. Т. 50, с. 70.

176 Советская юстиция: Краткий сборник статей к Съезду Советов / Под ред. и с предисл. Д.И. Курского. М.:
Гос. изд–во, 1919, с. 20.