Page 881 - Архипелаг ГУЛаг

его уже написан, — и нет апелляционных инстанций, и нет сроков и путей исправить
зловещее корыстное решение, прожигающее грудь несправедливостью.
А есть— стена. И кирпичи её положены на растворе лжи.
Эту главу мы назвали «Закон сегодня». А верно назвать её: Закона нет.
Всё та же коварная скрытность, всё та же мгла неправоты висит в нашем воздухе, висит
в городах пуще дыма городских труб.
Вторые полвека высится огромное государство, стянутое стальными обручами, и
обручи— есть, а закона— нет.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Эту книгу писать бы не мне одному а раздать бы главы знающим людям и потом на
редакционном совете, друг другу помогая, выправить всю.
Но время тому не пришло. И кому предлагал я взять отдельные главы, — не взяли, а
заменили рассказом, устным или письменным, в моё распоряжение. Варламу Шаламову
предлагал я всю книгу вместе писать — отклонил и он.
А нужна была бы целая контора. Свои объявления в газетах, по радио
(«откликнитесь!»), своя открытая переписка — так, как было с Брестской крепостью.
Но не только не мог я иметь всего того разворота, а и замысел свой, и письма, и
материалы я должен был таить, дробить и сделать всё в глубокой тайне. И даже время
работы над ней прикрывать работой будто бы над другими вещами.
Уж я начинал эту книгу, я и бросал её. Никак я не мог понять: нужно или нет, чтоб я
один такую написал? И насколько я это выдюжу? Но когда вдобавок к уже собранному
скрестились на мне ещё многие арестантские письма со всей страны, — понял я, что раз дано
это всё мне, значит, я и должен.
Надо объяснить: ни одного разу вся эта книга, вместе все Части её не лежали на одном
столе! В самый разгар работы над «Архипелагом», в сентябре 1965 года, меня постиг
разгром моего архива и арест романа. Тогда написанные Части «Архипелага» и материалы
для других Частей разлетелись в разные стороны и больше не собирались вместе: я боялся
рисковать, да ещё при всех собственных именах. Я всё выписывал для памяти, где что
проверить, где что убрать, и с этими листиками от одного места к другому ездил. Что ж, вот
эта самая судорожность и недоработанность — верный признак нашей гонимой литературы.
Уж такой и примите книгу.
Не потому я прекратил работу, что счёл книгу оконченной, а потому, что не осталось
больше на неё жизни.
Не только прошу я о снисхождении, но крикнуть хочу: как наступит пора,
возможность — соберитесь, друзья уцелевшие, хорошо знающие, да напишите рядом с этой
ещё комментарий: что надо — исправьте, где надо — добавьте (только не громоздко,
сходного не надо повторять). Вот тогда книга и станет окончательной, помоги вам Бог.
Я удивляюсь, что я и такую–то кончил в сохранности, несколько раз уж думал: не
дадут.
Я кончаю её в знаменательный, дважды юбилейный год (и юбилеи–то связанные): 50
лет революции, создавшей Архипелаг, и 100 лет от изобретения колючей проволоки (1867).
Второй–то юбилей небось пропустят…
Апрель 1958— февраль 1967 Рязань — Укрывище

ЕЩЁ ПОСЛЕ

Я спешил тогда, ожидая, что во взрыве своего письма писательскому съезду если и не
погибну, то потеряю свободу писать и доступ к своим рукописям. Но так с письмом
обернулось, что не только я не был схвачен, а как бы на граните утвердился. И тогда я понял,