Page 156 - Рассказы

значит, что же сейчас выходит? Так что, я думаю, время сейчас Маслобоевым – дачницам и
Огрызкиным; у Маслобоевых-то вам, кроме губернанки, профиту никакого, потому сама
худа как палка, а дочки опять же такая мелкота, что и внимания не стоющие. А вот
Огрызкиной госпожой довольны останетесь. Дама в самой красоте, и костюмчик я им через
горничную Агашу подсунул такой, что отдай все – да и мало. Раньше-то у нее что-то такое
надевывалось, что и не разберешь: не то армячок со сборочкой, не то как в пальте оно
выходило. А ежели без обтяжки – мои господа очень даже как обижаются. Не антиресно,
вишь. А мне что?.. Да моя бы воля, так я безо всего, как говорится. Убудет их, что ли? Верно
я говорю?
– Черт тебя разберет, что ты говоришь, – рассердился охотник.
– Действительно, – согласился мужичонка – Вам не понятно, как вы с дальних дач, а
наши Окромчеделовские меня ни в жисть не забывают. «Еремей, нет ли чего новенького?
Еремей, не освежился ли лепретуарчик? Да я на эту, может, хочу глянуть, а на ту не хочу, да
куда делась та, да что делает эта?» Одним словом, первый у них я человек.
– У кого?
– А у дачников.
– Вот у тех, что за рекой?
– Зачем у тех? Те ежели бы узнали – такую бы мятку мне задали, что до зеленых
веников не забудешь. А я опять же говорю об Окромчеделовских. Тут за этим бугром их
штук сто, дач-то. Вот и кормлюсь от них.
– Да чем же ты кормишься, шут гороховый?! Мужичонка почесал затылок.
– Экой ты непонятный! Как да что… Посадишь барина в яму – ну, значит, и живи в
свое удовольствие. Смотря, конешно, за что и платят. За Огрызкинскую барыню я, брат,
меньше целкового никак не возьму; Шестеренкины девицы тоже – на всякий скус
потрафют, – рупь с четвертаком грех взять за этакую видимость али нет? Дрягина госпожа,
Семененко, Косогорова, Лякина… Мало ли…
– Ты что же, значит, – сообразил Стрекачев, – купальщиц на своей земле показываешь?
– Во-во. Их, значит, тот берег, а мой, значит, этот. Им убытку никакого, а мне хлеб.
– Вот каналья, – рассмеялся Стрекачев. – Как же ты дошел до этого?
– Да ведь это, господин, кому какие мозги от Бога дадены… Иду я о прошлом годе к
реке рыбку поудить, гляжу: что за оказия! Под одним кустом дачник белеется, под другим
кустом дачник белеется. И у всякого бинокль из глаз торчит. Сдурели они, думаю, что ли?
Тогда-то я еще о биноклях и не слыхивал. Ну, подхожу, значит, к реке поближе… Эге-ге,
вижу. Тут тебе и блюнетки, и блондинки, и толстые, и тонкие, и старые, и малые. Вот оно
что! Ну, как, значит, я во всю фигуру на берегу объявился – они и подняли визг: «Убирайся,
такой-сякой, вон, как смеешь!..» И-и расстрекотались! С той поры я, значит, умом и вошел в
соображение.
– Значит, ты специально для этого и землю заарендовал?
– Специяльно. Шестьдесят рублей в лето отвалил. Ловко? Да биноклей четыре штуки
выправил, да кустов насажал, да ям нарыл – прямо удобство во какое. Сидишь эт-то в
прохладе, в яме на скамеечке, слева пива бутылка (от себя держу: не желаете ли? Четвертак
всего разговору), слева, значит, пива бутылка, справа папиросы… – живи не хочу!
Охотник Стрекачев постучал ружьем о свесившуюся ветку дерева и как будто вскользь
спросил:
– А хорошо видно?
– Да уж ежели с биноклем, прямо вот – рукой достанешь! И кто только это бинокли
выдумал, – памятник бы ему!.. Может, полюбопытствуете?
– Ну, ты скажешь тоже, – ухмыльнулся конфузливо охотник. – А вдруг увидят оттуда?
– Никак это не возможно! Потому так уж у меня пристроено. Будто куст; а за кустом
яма, а в яме скамеечка. Чего ж, господин… попробуйте. Всего разговору (он приложил руку
щитком и воззрился острым взглядом на противоположный берег, где желтела купальня)…
всего и разговору на рупь шестьдесят!