Page 160 - Рассказы

* * *

Дверь скрипнула, и в кабинет вошла жена. Ласково спросила:
– Что ты тут в темноте сидишь, Алексашенька?
– Черташенька я тебе, а не Алексашенька! – горько ответил муж. – Возьму вот и
повешусь на дверях!
– Господь с тобою! Кажется, все хорошо, надвигаются праздники, и праздники такие
хорошие – будут без неприятностей… Я с тобой хотела как раз поговорить о подарках
кухарке и гувернантке.
– Подарок? – заскрежетал зубами Постулатов. – Кухарке? Купить ей в подарок
железную кочергу да и бить ее этой кочергой каждый день по морде.
– Алексаша! Такие выражения… Надо же выбирать…
– Не из чего, матушка, не из чего!
– Что же тебе кухарка плохого сделала?
– Да, знаю я… Поймает крысу да и врубит ее в котлеты. А в суп, наверное, плюет.
– Опомнись! Для чего ей это делать?
– А я почем знаю? Развращенное воображение. В чай, я уверен, мышьяк подсыпает.
– Зачем? Что ей за расчет? Ведь мышьяк денег стоит.
– Из подлости. А гувернантка – я знаю, – она губит моих детей. Она их потихоньку
учит курить, а старшенького подговорила покуситься на мою жизнь.
– Для чего?! Что она, после тебя наследство получит, что ли?
– Садизм, матушка. Просто хочет насладиться моими предсмертными мучениями.
– Бог знает, что ты такое говоришь… – заплакала жена. – Ну, раз не хочешь сделать им
подарки, что ж делать… Я из своих им куплю. Из тех, что ты мне на расходы дашь.
– Ничего я тебе на расходы не дам. Не заслужила, матушка! Как жена ты ниже всякой
критики!
– Алексаша!!
– Чего там «Алексаша»! Ты лучше расскажи, почему все наши дети на меня не похожи?
Я все понимаю! Не будет им за это елки!!
– Какой позор! – воскликнула жена и, рыдая, выбежала из комнаты.
«А ловко я ее допек! – подумал немного прояснившийся Постулатов. – Теперь еще
только выругать кухарку, перепороть детишек – и все будет как следует». И заворочались во
тьме тяжелые ленивые мысли: «Жаль, что у меня детишки такие послушные – ни к чему не
придерешься. Хорошо, если бы кто-нибудь разбил какую-нибудь вещь, или насорил в
комнате, или нагрубил мне. В кого они только удались, паршивцы? У других как у людей –
ребенок и стакан разобьет, и кипятком из самовара руку обварит, и отца дураком обзовет, – а
у меня… выродки какие-то. Вон у Кретюхиных сынишка в мать за обедом вилку бросил…
Вот это – ребенок! Это темперамент! Да я бы из такого ребенка такой лучины нащипал бы,
таких перьев надрал бы, что он потом за версту от меня удирал бы. Вот что я с ним,
подлецом, сделал бы. А от моих – ни шерсти, ни молока… Сидят у себя они в детской
тихонько, смирненько, не попрыгают в гостиной, не посмеются». Сердце его сжалось.
«А почему они не прыгают? Почему не смеются? Ребенок должен вести себя сообразно
возрасту. А если он сидит тихо, значит, он, паршивец, делает нечто противное своему
возрасту. А за это – драть! Неукоснительно – драть. Я им покажу, как серьезничать».
Он встал, сверкнул зелеными глазами и крадучись отправился в детскую.
А за окном ветер и метель вели себя ниже всякой критики…

* * *

– Вы чего тут сидите? – нахмурившись и обведя детей жестким взглядом, проворчал
Постулатов.