Page 131 - Белая гвардия
P. 131

— Большевика держите, казаки! Шпиен! Большевицкий шпиен!
                — Це вам не Россия, добродию.

                — Ох, боже мой, с хвостами… Глянь, в галунах, Маруся.
                — Дур… но мне…

                — Дурно женщине.

                — Всем, матушка, дурно. Всему народу чрезвычайно плохо. Глаз, глаз выдушите, не
                напирайте. Что вы взбесились, анафемы?!
                — Геть! В Россию! Геть с Украины!

                — Иван Иванович, тут бы полиции сейчас наряды, помните, бывало, в двунадесятые
                праздники… Эх, хо, хо.

                — Николая вам кровавого давай? Мы знаем, мы все знаем, какие мысли у вас в голове
                находятся.

                — Отстаньте от меня, ради Христа. Я вас не трогаю.
                — Господи, хоть бы выход скорей… Воздуху живого глотнуть.

                — Не дойду. Помру.
                Через главный выход напором перло и выпихивало толпу, вертело, бросало, роняли
                шапки, гудели, крестились. Через второй боковой, где мгновенно выдавили два стекла,
                вылетел, серебряный с золотом, крестный, задавленный и ошалевший, ход с хором.
                Золотые пятна плыли в черном месиве, торчали камилавки и митры, хоругви наклонно
                вылезали из стекол, выпрямлялись и плыли торчком.
                Был сильный мороз. Город курился дымом. Соборный двор, топтанный тысячами ног,
                звонко, непрерывно хрустел. Морозная дымка веяла в остывшем воздухе, поднималась к
                колокольне. Софийский тяжелый колокол на главной колокольне гудел, стараясь
                покрыть всю эту страшную, вопящую кутерьму. Маленькие колокола тявкали, заливаясь,
                без ладу и складу, вперебой, точно сатана влез на колокольню, сам дьявол в рясе и,
                забавляясь, поднимал гвалт. В черные прорези многоэтажной колокольни, встречавшей
                некогда тревожным звоном косых татар, видно было, как метались и кричали маленькие
                колокола, словно яростные собаки на цепи. Мороз хрустел, курился. Расплавляло,
                отпускало душу на покаяние, и черным-черно разливался по соборному двору
                народушко.
                Старцы божии, несмотря на лютый мороз, с обнаженными головами, то лысыми, как
                спелые тыквы, то крытыми дремучим оранжевым волосом, уже сели рядом по-турецки
                вдоль каменной дорожки, ведущей в великий пролет старо-софийской колокольни, и
                пели гнусавыми голосами.

                Слепцы-лирники тянули за душу отчаянную песню о Страшном суде, и лежали
                донышком книзу рваные картузы, и падали, как листья, засаленные карбованцы, и
                глядели из картузов трепанные гривны.

                Ой, когда конец века искончается,А тогда Страшный суд приближается…
                Страшные, щиплющие сердце звуки плыли с хрустящей земли, гнусаво, пискливо
                вырываясь из желтозубых бандур с кривыми ручками.
                — Братики, сестрички, обратите внимание на убожество мое. Подайте, Христа ради, что
                милость ваша будет.
                — Бегите на площадь, Федосей Петрович, а то опоздаем.

                — Молебен будет.
                — Крестный ход.
   126   127   128   129   130   131   132   133   134   135   136