Page 131 - Белая гвардия

— Большевика держите, казаки! Шпиен! Большевицкий шпиен!
— Це вам не Россия, добродию.

— Ох, боже мой, с хвостами… Глянь, в галунах, Маруся.
— Дур… но мне…

— Дурно женщине.

— Всем, матушка, дурно. Всему народу чрезвычайно плохо. Глаз, глаз выдушите, не
напирайте. Что вы взбесились, анафемы?!
— Геть! В Россию! Геть с Украины!

— Иван Иванович, тут бы полиции сейчас наряды, помните, бывало, в двунадесятые
праздники… Эх, хо, хо.

— Николая вам кровавого давай? Мы знаем, мы все знаем, какие мысли у вас в голове
находятся.

— Отстаньте от меня, ради Христа. Я вас не трогаю.
— Господи, хоть бы выход скорей… Воздуху живого глотнуть.

— Не дойду. Помру.
Через главный выход напором перло и выпихивало толпу, вертело, бросало, роняли
шапки, гудели, крестились. Через второй боковой, где мгновенно выдавили два стекла,
вылетел, серебряный с золотом, крестный, задавленный и ошалевший, ход с хором.
Золотые пятна плыли в черном месиве, торчали камилавки и митры, хоругви наклонно
вылезали из стекол, выпрямлялись и плыли торчком.
Был сильный мороз. Город курился дымом. Соборный двор, топтанный тысячами ног,
звонко, непрерывно хрустел. Морозная дымка веяла в остывшем воздухе, поднималась к
колокольне. Софийский тяжелый колокол на главной колокольне гудел, стараясь
покрыть всю эту страшную, вопящую кутерьму. Маленькие колокола тявкали, заливаясь,
без ладу и складу, вперебой, точно сатана влез на колокольню, сам дьявол в рясе и,
забавляясь, поднимал гвалт. В черные прорези многоэтажной колокольни, встречавшей
некогда тревожным звоном косых татар, видно было, как метались и кричали маленькие
колокола, словно яростные собаки на цепи. Мороз хрустел, курился. Расплавляло,
отпускало душу на покаяние, и черным-черно разливался по соборному двору
народушко.
Старцы божии, несмотря на лютый мороз, с обнаженными головами, то лысыми, как
спелые тыквы, то крытыми дремучим оранжевым волосом, уже сели рядом по-турецки
вдоль каменной дорожки, ведущей в великий пролет старо-софийской колокольни, и
пели гнусавыми голосами.

Слепцы-лирники тянули за душу отчаянную песню о Страшном суде, и лежали
донышком книзу рваные картузы, и падали, как листья, засаленные карбованцы, и
глядели из картузов трепанные гривны.

Ой, когда конец века искончается,А тогда Страшный суд приближается…
Страшные, щиплющие сердце звуки плыли с хрустящей земли, гнусаво, пискливо
вырываясь из желтозубых бандур с кривыми ручками.
— Братики, сестрички, обратите внимание на убожество мое. Подайте, Христа ради, что
милость ваша будет.
— Бегите на площадь, Федосей Петрович, а то опоздаем.

— Молебен будет.
— Крестный ход.