Page 189 - Чевенгур

— Он не был моим мужем, — сказала она про человека на фотографии, — и я его не
любила. Но без него мне стало скучно. Когда я жила в одном городе с ним, я жила
спокойней… Я всегда живу в одном городе, а люблю другой…
— А я ни один город не люблю, — произнес Сербинов. — Я люблю только, где всегда
много людей на улицах.
Софья Александровна глядела на фотографию. Там был изображен человек лет
двадцати пяти, с запавшими, словно мертвыми глазами, похожими на усталых сторожей;
остальное же лицо его, отвернувшись, уже нельзя было запомнить. Сербинову показалось,
что этот человек думает две мысли сразу и в обоих не находит утешения, поэтому такое лицо
не имеет остановки в покое и не запоминается.
— Он не интересный, — заметила равнодушие Сербинова Софья Александровна. —
Зато с ним так легко водиться! Он чувствует свою веру, и другие от него успокаиваются.
Если бы таких было много на свете, женщины редко выходили бы замуж…
— Где ж я его встречу? — спросил Сербинов. — Может, он умер уже?.. Почему — не
выходили бы замуж?
— А зачем? Замужем будут объятия, ревность, кровь — я была один месяц замужем, и
вы сами знаете. С ним, наверно, ничего не надо, к нему нужно лишь прислониться, и так же
будет хорошо.
— Встречу такого, напишу вам открытку, — пообещал Сербинов и пошел поскорее
одевать пальто, чтобы унести в нем простыню.
С площадок лестницы Сербинов видел московскую ночь. На берегу реки уже никого не
было, и вода лилась, как мертвое вещество. Симон шептал на ходу, что, если бы изувечить
Софью Александровну, тогда бы она привлекла к себе его и он мог бы полюбить эту
лестницу; каждый день он был бы рад ждать вечера, у него имелось бы место погашения
своей опаздывающей жизни, — другой человек сидел бы против него, и Симон от него
забывался.
Софья Александровна осталась одна — спать скучным сном до утренней работы. В
шесть часов утра к ней заходил мальчик-газетчик, просовывал под дверь «Рабочую газету» и
на всякий случай стучал: «Соня, тебе пора! Сегодня десять раз — тридцать копеек за тобой.
Вставай, читай про факты!»
Вечером, после смены, Софья Александровна снова вымылась, но вытерлась уже
наволочкой и открыла окно в потухающую теплую Москву. В эти часы она всегда ожидала
кого-нибудь, но никто к ней не приходил: иные были заняты на собраниях, другим было
скучно сидеть и не целоваться с женщиной. Когда темнело, Софья Александровна ложилась
животом на подоконник и дремала в своем ожидании. Внизу ехали телеги и автомобили и,
притаившись, тихо благовестила осиротевшая церквушка. Уже много прошло пешеходов на
глазах Софьи Александровны, и она провожала каждого с ожиданием, но все они миновали
наружную дверь ее дома. Лишь один, постояв у подъезда, бросил на мостовую разожженную
папиросу и вошел в дом. «Не ко мне», — решила Соня и притихла. Где-то, в глубине этажей,
неуверенно шагал человек и часто останавливался для передышки или для раздумья. Шаги
остановились около двери Софьи Александровны. «Шагай выше», — прошептала Соня. Но
человек постучал к ней. Не помня пути от окна до двери, через маленький коридор, Софья
Александровна открыла вход. Пришел Сербинов.
— Я не мог уехать, — сказал он. — Я о вас соскучился в самом себе.
Симон по-прежнему улыбался, но сейчас более грустно, чем раньше. Он уже видел, что
здесь ему не предстоит счастья, а позади остался гулкий номер гостиницы и в нем книга
учета потерянных товарищей.
— Берите свою простыню у меня в пальто, — сказал Сербинов. — Она уже просохла, и
вашего запаха в ней нет. Извините, что я на ней сегодня спал.
Софья Александровна понимала, что Сербинов утомлен, и молча, не рассчитывая, что
она по себе может интересовать гостя, собирала ему угощение из своего ужина. Сербинов
съел ее ужин как должное и, наевшись, еще больше почувствовал горе своего одиночества.